Клад отца Иоанна
Шрифт:
Мы снова перекрестились. Затем вновь опустились на деревце и стали кушать. На болоте было как-то уютно, спокойно, я бы даже сказал, надежно. Вряд ли сюда сунется какой человек, а уж тем более бандиты. Поэтому тут можно было малость расслабиться. Я поглядывал на опушенные ветки осины, на золотые бубенчики цветков купальницы, на ярко-синих и свеже-зеленых стрекоз, барражирующих над водной гладью.
– Паш, а чем стрекозы питаются?
– спросил я.
– Комарами!
– отозвалась девчонка, надкусывая луковое перышко.
– Да?! А я думал, что они лишь водичку пьют, с разными там дафниями. Вот молодцы! То-то я гляжу, тут этих «биргашей» почти не видно, попрятались, видать, по густым зарослям.
– Ночью
– вздохнула Пашка.
– Мало не покажется!
– Ничего, до ночи мы тут сидеть не собираемся! Бог даст, к вечеру уже в лагере будем...
– и, причмокнув, я добавил: - М-м, вкусная ветчинка!
– Жор, отгадай загадку!
– предложила Прасковья.
– Платье потерялось - пуговки остались!
– Не знаю!
– ответил я, подумав с минуту.
– А подсказка есть?
– Это дерево такое.
– Хм, - снова задумался я, но, так ничего путного не припомнив, сдался окончательно.
– Это черемуха!
– улыбнулась Пашка.
– А вот еще, слушай. Спинка соболиная, брюшко беленькое. Кто это?
– О, это я знаю! Это - ласточка! Точно?
– Ага! Как узнал?
– Да так, приходилось слышать где-то...
Мы оставили по кусочку сальца и хлебца, на всякий случай, спрятав сверточек в карман моих бриджей, помолились и снова двинулись в путь.
К счастью, на этот раз болото было к нам более благосклонным. Мы без особых проблем прошли по осиннику, миновали кочкастую заводь, одолели густой ольшаник, пробились сквозь заросший камышом да осокой ивняк и... вновь выбрались на твердую почву, прямо к подножию высокого соснового леса. Идти было не трудно, не страшно, мучила только жажда. То, что наши, уже многочасовые, поиски жилья пока еще не дали желанных результатов, меня особо не расстраивало: я был рядом с Пашкой, желудок претензий не имел, а кругом царило летнее великолепие. И можно было так идти и идти, хоть еще целые сутки. Мы негромко обсуждали два прошедших дня, искали ошибки, укоряли друг друга за промахи, строили планы на будущее, надеялись на Божье заступление и на удачное разрешение всех наших злоключений. Через некоторое время духота в лесу поднялась просто невыносимая!
– Парит сильно!
– вздохнула Прасковья.
– Скорее всего, к грозе...
– Как же без нее-то! Это ведь наша старая знакомая! Помнишь, какое она устроила нам путешествие на Урале?
– Еще бы!
– согласилась девчонка.
– С нее-то все и началось...
– Да, и кончилось тоже...
– добавил я.
– Поиздевалась же она над нами! Да и в этот раз, считай, без нее, гремучки-то, не обошлось: она ведь загнала меня в Никольский храм и навела на мысль о кладе!
И тут же мы услышали далекие громовые раскаты.
– Ну, вот и приветствие!
– усмехнулся я.
– Похоже, и впрямь спешит к нам наша попутчица!
Ветер сразу усилился и загудел в высоченных кронах деревьев. В лесу заметно потемнело. Но длилось это не больше десяти минут. Все опять стало на свои места.
– Пролетела?
– осторожно предположил я.
– Скорее всего, это только разведка была. Так, облачко налетело... Главная туча еще на подходе...
– заключила Прасковья и успокоила: - Ничего, летний дождь скоротечен: польет, погрозит, и тут же солнышко опять обогреет.
Мы прошли еще примерно с километр и внезапно очутились на опушке леса. Солнце тут играло вовсю. Я бы даже сказал - пекло нещадно! Я стащил с себя футболку и подставил под горячие лучи свое уже бронзовое тело (хотя еще совсем и не такое черное, как у кучера Петьки). Пашка же положила себе на голову лопушок, чтобы не напекло. Немного привыкнув к яркому свету, мы осмотрелись. Прямо перед нами растекалось изумрудное ржаное поле. За ним, почти у самого горизонта, вновь виднелся ровный частокол сосен. А вот рядом с нами, буквально повсюду, белели, желтели и краснели россыпи земляники.
– Жор, смотри! Уже много спелых ягод!
– радостно воскликнула Пашка и, тут же опустившись на землю, стала шарить по маленьким кустикам.
– Какая вкусная! Обожаю землянику!
Я огляделся по сторонам. Людей нигде видно не было, дорог, вроде, тоже, но то, что мы вышли к ухоженному полю, говорило о том, что и селение должно находиться где-то неподалеку. Вдали, над горизонтом, прогрохотало, и ветер стал там раскачивать деревья. А у нас на опушке стоял полный штиль. Весело пели птички, и ярко (даже очень) светило солнышко. Я присоединился к Пашке и, пристроившись близ раскидистого куста цветущего шиповника, тоже опустил ладони в сочную зелень травы. Ягоды крупные, сладкие, ароматные попадались довольно часто. Есть их было - одно удовольствие. Мы наслаждались первой в этом году земляникой, молчали и только слушали птичье разноголосье. «Станьте в тень! Станьте в тень!» - заботливо предлагала милая пеночка. А из колосистой ржи иногда доносился упрямый и совсем несвоевременный призыв перепелки: «Спать пора! Спать пора!» Мы так увлеклись сбором ягод и так разомлели на солнцепеке, что совсем прозевали приход грозовой тучи. Лишь когда за нашими спинами грохнуло так, будто выстрелили их тяжелой гаубицы, мы вздрогнули и, не сговариваясь, вскочили с земли. Уже полнеба занимала лохматая темно-лиловая «свинцовая» туча! На поле и опушку обрушился шквал ветра. Полетели ветки, пыль, шишки, иголки...
– Вот, зараза, все-таки выследила!
– воскликнул я.
– Теперь задаст жару!
Пашка довольно быстро сориентировалась и крикнула: - Бежим вон в те кусты!
– Может, лучше в лес вернемся? В кустах-то быстрее промокнешь! А вдруг град ударит?
– возразил я, натягивая на вновь подрумяненное тело свою фирменную футболку с сияющими куполами Преображенского храма.
– Нет! В грозу в лесу очень опасно! А в кусты молнии никогда не бьют!
Мы припустились к зарослям, колыхающимся метрах в двухстах от нас и прилегающим прямо к кромке поля. Отдельные крупные капли дождя уже срывались на землю.
Снова ударил гром, потом сверкнула яркая молния, и опять так шандарахнуло, что аж уши заложило, а над полем раскатилось тяжелое эхо. Мы забрались в самую гущу кустарника и присели на корточки под его ветками, густо переплетенными вьюнками. Вокруг все кипело, металось, вздымалось. И кусты, и рожь в поле, и ближайшие деревья, и трава с земляничными россыпями превратились в охваченное штормом изумрудное море! А вскоре на землю пролился и дождик: плотный, тугой, холодный, но, как и предполагала Пашка, довольно быстротечный. Едва только туча пересекла поле, так и струи сразу стали слабеть, пока окончательно не иссякли. И тут же вновь выглянуло солнце: яркое, щедрое, как бы умытое и даже немного остывшее. Дождь промочил нас лишь наполовину, зато хорошо освежил, и жажда не стала такой уж назойливой. В мокром воздухе расцвела яркая сочная радуга! Она упирала концы в лес и поле и возносилась прямо в небеса! Точно мост, перекинутый от грешной земли в Царствие Божие. Как мне тогда захотелось подняться по этим семицветным ступеням на самый верх и заглянуть туда, в запредельные дали блаженства... Однако видение это длилось недолго. Откуда-то вновь налетел сильный порыв ветра, кроны деревьев загудели, перемешались. Появились какие-то рыхлые, густые бело-серые облака, и они, точно тряпочка в руках учительницы, стерли с голубой доски небосклона прекрасную радугу... В кустах заливисто заверещал звонкий зяблик. Мы пошли по мокрой траве кромкой леса, огибая пространное поле. Через некоторое время набрели на проселочную дорогу, сильно размытую дождем. Зашагали по ней. Вскоре лес расступился, и перед нами открылись довольно обширные, пестрые от цветов луга, местами пересеченные островками болот и овражками. Далее вновь виднелся лес.