Клад Соловья-Разбойника

Барышников Александр

– Эй, Васька!
– крикнул Семихвост и добежал к двери храмового пристроя.
– Братцы, живые ли вы?

Весело крякнул отодвигаемый запор, радостно пропела открываемая дверь и на свет явился смущенный Васька Бессол. Следом за ним с низко опущенной головой вышел Петрило. Радостный Николка обнял Бессола, поклонился воеводе и побежал к сенному сараю.

– Будьте здравы, господа новгородцы, - весело сказал кормщик Кряж.

– Кто вы?
– тихо спросил Петрило.

– Земляки твои, - отвечал Кряж.

Васька Бессол, отойдя в сторону,

истово молился, шепча слова благодарности богородице-заступнице. А из отворенных дверей сенного сарая выбегали уже, выходили и выползали обросшие, бледные, расхристанные полоняники.

– Давно ушли биары?
– спросил Кряж.

– Только, что, перед вашим приходом, - отвечал Петрило.
– Сунули нам узелок со снедью и ушли.

– Пожалели, значит, - удивился кормщик.
– Отчего же не выпустили вас на волю?

– Того не ведаю, - тихо сказал Петрило.

Васька Бессол, окончив молитву свою, неспешным шагом двинулся к широкому крыльцу храма. Понимал, что пусто внутри, да он и не думал уже о золоте, будь оно неладно, просто захотелось взглянуть на то местечко, к которому так долго стремились, из-за которого так много страдали-мытарились. Скрипнули ступени, пропела тяжелая дверь.

Внутри было сумрачно и тихо. Закутанный в рванье истукан с переломленной рукой равнодушно зиял пустыми глазницами, сквозь дырявую стену за спиной его вливались в храм золотые потоки солнца.

Казалось, что только эти сияющие столбы поддерживают готовое рухнуть строение, и взгляд невольно скользил по ним, рвался наружу в прекрасный, теплый, вольный мир с его синью, зеленью и ласковым шепотом листвы.

Подошел Николка, заглянул через плечо"

– Пусто?- спросил без надежды. Васька не ответил, не кивнул даже.

– Ну и ладно!
– Николка бесшабашно махнул рукой.
– Живы-здоровы, из полона выбрались, чего еще надо? Слава тебе, Господи!

Долгое, ожидание утомило душу, хотелось, наконец, исхода и освобождения, поэтому Светобор хмуро, с неудовольствием наблюдал, как тяжело и медленно шел Петрило к камскому берегу. Порывы ветра раскачивали усохшее, обвешанное тряпьем тело, на изможденном лице тоскливо тускнели усталые глаза, и в нем трудно было узнать дерзкого забияку, с которым Светобор когда-то рубился на мечах. Тогда он прервал полет смертоносного лезвия, чтоб добить словом и вполне насладиться униженьем сильного, ловкого, почти равного супостата. На этот раз перед ним был слабый, раздавленный, несчастный человек, и невольно теплая струйка жалости просочилась в твердый камень мужского сердца. Светобор сжал зубы и нахмурился еще сильнее.

Едва переставляя ноги, Петрило подошел, встал в двух шагах, досмотрел в закаменевшее лицо своего спасителя.

– Благодарю, - глухо сказал он и поклонился.

– Разве я икона, что ты мне кланяешься?
– с суровой насмешкой спросил Светобор.

– Ты выручил меня и и моих людей из полона, и я благодарю тебя, - тихо сказал Петрило.

– То-то и оно, что людей, - проворчал Светобор.
– Они не в ответе, что воевода неразумен.

Петрило

без обиды принял эти слова, потому что в них была правда.

– Ты снова пожалел меня, - сказал он, взглянув в глаза Светобора, который тотчас отвел взор в сторону.

– Я пожалел твоих людей, - упрямо сказал Светобор, глядя в речную даль.
– А что до тебя:

Он ответил Петриле прямым суровым взглядом.

– В третий раз - не пожалею! Помни об этом я держись от меня подальше.

Светобор резко повернулся и зашагал к ватажке своих стоявших поодаль кормщиков. Петрило проводил его взглядом и поплелся через лагерь светоборовой дружины к своему притихшему воинству.

Речная вода унесет тяжелый разговор, думал он, погаснет свет нехорошего дня, ночь пройдет, займется новая заря, встанет солнце светлое, все наладится и устроится. Так было много раз, так будет еще неодинова. Это жизнь:

– Воевода?
– позвал незнакомый голос. Петрило поднял глаза - высокий носатый парень, приветливо улыбаясь, манил его к костру, возле которого вечеряли чужие ушкуйники.

– Хлеб-соль,- воевода!
– парень вежливо поклонился и тут же бесцеремонно растолкал своих товарищей, освобождая место.

– За что такая милость?
– спросил Петрило и оглядел незнакомые лица.

– Прости, воевода, - парень снова поклонился, - но не могу я спокойно смотреть на тех, кто тощее меня. Ушкуйники захохотали, и Петрило готов был нахмуриться.

– Не слушай его, воевода?
– крикнул тоненьким голосом шустрый мужичок в ловко зашитых сапогах.
– Не зря его Помелом кличут.

Хлеб-соль тебе, не побрезгуй!

Чужая беззаботность обогрела скорбное сердце, Петрило улыбнулся и сел к костру. А Помело уже тащил из котла немалый кус вареной дичины.

– О людях своих не печалься, - тоненько заговорил щустрый ушкуйник.

– Все будут сыты-довольны. Мало ли чего на волховском мосту случается, а здесь, в стране чужой-далекой, мы землякам всегда рады.

Вот так бы и в Новгороде, думал Петрило, кусая мясо, жить одним костром, одним котлом. Да хозяин его, Дмитр Мирошкинич, разве допустит этого?..

– А правда ли, воевода, - спросил неугомонный Помело, - что вы за биарским золотом ходили?

– Да уймись ты!
– рыкнул здоровенный детина, сидевший рядом с Петрилой.
– Пригласил гостя, так дай поесть спокойно.

Он замахнулся широкой ладонью, словно собираясь отшлепать шаловливое чадо, и в лучах заходящего солнца блеснул в глаза Петриле приметный камешек на узком золотом ободке. Не помня себя, Петрило перехватил на лету руку соседа своего, зорко вгляделся в колечко на толстом корявом мизинце.

– Откуда это?
– спросил взволнованно.

– Долгая притча, - прогудел детина, высвобождая руку.
– Ты, воевода, кушай, Помела не слушай, его слушать - только сердце рушить.

Но Петриле было уже не до еды. Поднявшись на ноги, он поблагодарил за хлеб-соль и сделал шаг в сторону от костра. Шустрый мужичок толкнул в бок носатого Помела.