Klangfarbenmelodie
Шрифт:
Но юноша из последних сил верил, что этой злости не будет. Этого раздражения, этой ненависти, этого… отвращения. Потому что именно добродушие Неа, именно его привязанность и любовь, позволяло Аллену двигаться дальше. Позволяло не обращать внимания на себя. На собственную ненависть, на собственную злость, на собственные эмоции, которые он вообще испытывал по отношению к Адаму, к Семье… к себе.
— При… вет? — неуверенно поздоровался Неа, и Аллен закусил губу, заставляя себя успокоиться и просто приготовить эти чёртовы такояки, чтобы хотя бы так порадовать
— Привет, — вновь покрывшись льдом невозмутимости, ответил юноша и поставил чай, в очередной раз ругая себя за то, что забыл купить нормальный чайник. Достал уже этот антиквариат, который постоянно приходилось очищать от накипи.
— А… что т-ты готовишь? — мужчина снова принюхался и все-таки прошел на кухню, все также шаркая тапками и этим звуком как-то неуловимо и вообще непонятно как вкупе с нагревающимся чайником и шкворчащей на сковороде едой создавая целую симфонию уюта.
— Такояки, не видно? — чувствуя, как вильнул, задрожав, голос, отозвался Аллен, все также упорно не оборачиваясь даже тогда, когда Неа заглянул ему через плечо и удивленно выдохнул.
Вообще-то такояки Аллен обычно готовил в один из будних дней недели, и это было почти устоявшееся расписание, скажем так, которое претерпевало изменения только в том случае, если младший Уолкер изволил экспериментировать на домашней кухне, потому что Кросс гнал домой, мотивируя свой поступок волнением его брата.
— В-вижу… — снова дрогнул голосом мужчина, и юноша ощутил себя такой ужасной свиньей, что… даже слов нет. Прикусив губу, он все-таки обернулся, тут же наталкиваясь на удивленно-выжидающий взгляд брата, и неслышно вздохнул. И — сделал огонь под сковородой потише.
Наверное, все-таки стоило извиниться как-то… словами. И порадовать Неа хоть немного. И себя — тоже. Хоть на один день. То, что брат общается с Тики, это не было так уж и плохо, наверное, потому что тот как будто окутывал его своей заботой, но вместе с тем… Аллен понимал, что даже такая удачная дружба брата с этим, казалось бы, жутко поверхностным парнем, не такая хорошая замена их общению, как ему хотелось бы в это верить.
— Я… — юноша растерянно почесал в затылке, отложив лопатку и не смея прервать зрительный контакт с Неа. — Слушай, я… извини. Наверное, все-таки об этом… следовало сказать. Я… я о работе. Но просто я как-то и не…
— Все в порядке, Ал… — выдавил в ответ брат, прерывая его уже откровенно дрожащим голосом. И — вдруг сгреб его в охапку, совершенно выбивая из легких воздух. — Правда!.. Все в порядке. Я понимаю, что ты… уже взрослый и сам вправе решать, что и как делать, и как тебе будет лучше, но просто я… — он уткнулся опешившему юноше лбом в плечо и длинно выдохнул. — Я и слова тебе не скажу, правда.
Это было удивительно.
Это было удивительно хотя бы потому, что Неа не прикасался к нему уже несколько месяцев. Что уж говорить об объятиях. Аллен вдруг ощутил себя сущим ребёнком. Потерянным, слабым, нуждающимся в заботе и опеке. Ощутил, как же на самом деле ему не хватает брата, как мало ему
И — как мало теплоты.
В их уютном, мягком и светлом доме лишь они одни были полны холода, не способные согреться.
Аллен судорожно вздохнул, дрожащими руками обнимая удивлённо вздрогнувшего Неа в ответ, и крепко зажмурился.
— Спасибо.
Они стояли минуты две, совершенно не двигаясь с места и наслаждаясь возникшей между ними теплотой. Аллен не знал, как Неа, но сам он точно наслаждался этим. Потому что его не обнимали так давно, что казалось — вообще никогда. Что казалось — каждое объятие всегда будет просто сном. И это убивало Аллена, душило и терзало его.
Ему было холодно, очень холодно. В кафе у Кросса, рядом с Линой и ребятами, в школе — среди назойливых одноклассников, даже в пылу драки — там, где холодно не может быть ну никак.
И Аллену надоело молчать. Так надоело… Он так устал, словно все эти годы тягал огромные камни для постройки своей стены безостановочно. Только стена все уходила и уходила в землю, так и не отделяя его от Неа. Потому что Неа был ему дороже и ближе всех, кто остался на этом свете несмотря на то, что был братом, а не отцом и не матерью.
Да и братом он… братом он был ему не родным.
И от этого было только горше.
Потому что Неа жертвовал слишком многим ради него, по сути, ему чужого.
А Аллен любил его. Любил до ужаса и так сильно боялся потерять, что окружил себя стеной. Той самой стеной, что должна была обезопасить их. Обезопасить Неа.
А потому и говорить ничего было нельзя. Нельзя было нагружать брата своей гнилью, своей грязью, своими переживаниями и страхами, потому что у него было и своих достаточно.
И именно поэтому Аллен продолжит молчать.
И мёрзнуть.
— П-прости, — завозился юноша, чувствуя, как покрывается стыдливым румянцем. Чувствуя, что отпускать Неа ему совершенно не хочется. — П-прости, я… просто… я… — забормотал он, выпутываясь из рук брата, и отступил на несколько шагов, отвернувшись к плите и мимоходом заметив, что такояки ещё не подгорели. — Прости.
Боковым зрением он заметил, как мужчина обнял себя руками, словно ловя ускользающее тепло, и так и замер на секунду на месте, уставившись в пол, а потом поднял глаза на тут же вперившего взгляд в сковородку Аллена — и улыбнулся.
Аллену тоже захотелось обнять себя руками (а еще лучше — снова обнять брата), но он не посмел, подхватывая лопатку и делая огонь под сковородой посильнее.
Он занят, да. Очень сильно.
Но если Неа предложит поужинать вместе на кухне, а не как обычно смирится с тем, что по вечерам они вечно разбредаются по своим комнатам (потому что на кухне братья ужинали только в присутствии разряжающего обстановку Тики), Аллен… он не откажется.
И именно поэтому, когда брат неуверенно спросил, хочет ли он поужинать вместе с ним, юноша лишь согласно кивнул, всеми силами пытаясь сдержать разбивающую его лицо улыбку.