Клеопатра, или Неподражаемая
Шрифт:
Утром она пересказала свои кошмары мужу, а поскольку на него это, как казалось, не произвело впечатления, повторила ему последний слух, ходивший по Риму: будто накануне, в стенах самой курии (именно там, куда собирался идти Цезарь), стая птиц разорвала на куски маленькую одинокую птичку — королька.
Диктатор и бровью не повел. Тогда Кальпурния бросилась к его ногам и стала умолять не ходить на заседание сената. Цезарь заколебался. В этот момент явились его друзья, в том числе Антоний и несколько жрецов. Отчаяние Кальпурнии, ее убежденность в собственной правоте произвели на них сильное впечатление. Они попытались убедить императора послушаться жены. Цезарь все еще колебался, но вдруг почувствовал приступ головокружения и решил остаться дома.
Десять утра; заседание сената должно открыться через три часа.
Но тут приходит какой-то человек [80] , сенатор, он явно не в духе. Цезарь говорит ему, что не пойдет в сенат. Человек начинает кричать, что это блажь, что император постоянно унижает ассамблею.
Антоний и его друзья вмешиваются, пытаются защитить своего патрона, объясняют, что удерживает его у семейного очага. Человек разражается смехом, обвиняет императора в том, что тот верит «россказням жрецов и женщин». Задетый за живое, Цезарь все же сдерживает свои эмоции; и тогда этот человек, определенно очень хитрый, воспользовавшись моментом, убеждает диктатора, что тот должен, хотя бы из простой вежливости, пойти в сенат и сам объяснить, почему хочет отсрочить заседание.
80
Согласно Плутарху, это был Децим Юний Брут Альбин, который в свое время служил под командой Цезаря в Галлии. См.: Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, 64.
Цезарь соглашается последовать за ним. Человек, разумеется, — один из заговорщиков, которого остальные двадцать три послали на разведку, ибо от лихорадочного нетерпения не имели сил пребывать в бездействии еще три часа.
В тот момент, когда Цезарь переступает через порог своего дома (магическую черту), его статуя, стоящая в вестибюле, падает на землю. И этот шум падающей статуи — последнее, что мы знаем о судьбе Кальпурнии. Полотно Истории на мгновение прорвалось, и образ этой женщины мелькнул перед нашими глазами, чтобы тут же исчезнуть. Цезарь не успел повернуться спиной к своему дому, как ее жизнь вновь стала для нас незримой.
Но в этой странной хронике отсутствует и другое, гораздо более значимое лицо: сама Клеопатра.
Поразительная лакуна: Клеопатра, которая никогда не умела жить, где бы она ни находилась, не выставляя себя напоказ; которая никогда не принимала ни одного решения, не обсудив его предварительно со своим эскадроном шпионов, тайных агентов и стукачей; которая обладала прекрасной интуицией и наперед просчитывала каждый свой ход; которая, наконец, привезла с собой прорицателей и магов, оказывавших чуть ли не завораживающее воздействие на римлян, — неужели она до такой степени не понимала неотвратимость грозящей диктатору беды, была невосприимчива к знакам, ее предвещавшим? Или она предупреждала Цезаря — она тоже, — а он не хотел ее слушать, как не захотел услышать Спуринну, Кальпурнию? Называла ли она ему имена заговорщиков; уверяла ли, как другие, что видит в небе над Трастевере огненные шары; распознавала ли в рисунках расположения планет, которые составляли для нее астрологи, мрачные знаки, предвещающие смерть; мучили ли ее, как Кальпурнию, кошмары; казалось ли ей, что, когда проходит император, статуи падают и разбиваются на куски, а двери начинают хлопать без всякой причины?
Мы этого не знаем и никогда не узнаем. В текстах нет и намека на какие-то ее страхи, предчувствия, жесты. О ней нет вообще никаких сообщений; не известно даже, при каких обстоятельствах Клеопатра увиделась со своим возлюбленным в последний раз. Описывая момент, когда ее жизнь приближалась к катастрофе, тексты умалчивают о ее действиях и словах. Полное забвение, ничто: История не сохранила для нас даже нескольких ее реплик — наподобие тех, которые остались от Кальпурнии.
Однако причина умолчания здесь совсем другая: если историки, описывая этот ключевой момент в судьбе царицы, ничего не говорят о ней самой, то объясняется это тем, что, как умелые драматурги, они приберегают ее для второго акта драмы, когда она появится на сцене в объятиях Антония. Они берегут ее для романтической интриги, для эпизода любви — той самой латинской amor, которая, по мнению римлян,
А между тем первый историк, который рассказал об убийстве Цезаря, сириец Николай Дамасский, входил в число приближенных к царице лиц: через несколько лет после мартовской трагедии, уже будучи любовницей Антония, царица именно его выбрала в качестве воспитателя для своих детей. Николай Дамасский оставался у нее на службе вплоть до ее самоубийства; возможно, он находился и в той свите, которую она привезла с собой в Рим во времена своей связи с Цезарем. Поэтому трудно представить себе, чтобы он вообще ничего не знал о жизни царицы до мартовских ид, в сам этот день и в ближайшее время после него.
И тем не менее он об этом умолчал, ибо в то время, когда Николай Дамасский описывал заговор (через двадцать лет после трагедии), Клеопатра была мертва. А Николай Дамасский перешел на службу к Октавиану, который стал владыкой Рима под именем Октавиана Августа, и император сам попросил историка вставить в рассказ о его, Августа, жизни отчет о мартовских идах. Это был заказной текст, а Октавиан Август и после смерти Клеопатры продолжал ненавидеть ее с поразительным ожесточением, пытался всеми средствами очернить ее память и избегал всего, что могло бы напомнить о ее связи с Цезарем, об их общей мечте, и тем более о рожденном ею от Цезаря сыне.
Николай Дамасский без всяких угрызений совести пошел навстречу желаниям своего нового хозяина: в ту эпоху в сфере исторической науки определяющим нередко становился тот же принцип, который действовал на полях сражений, — Vae victis, «горе побежденным». Только в Истории «горе побежденных» часто носит имя «забвение».
Итак, в то время, когда готовилось убийство отца ее ребенка, когда человека, который открыл перед Римом путь в будущее, приносили в жертву во имя прошлого, Клеопатра оставалась где-то на заднем плане. Немая фигура вне основного места действия.
Но из этого вовсе не следует, что она не принимала участия в игре. Да, конечно, она жила за стенами своей виллы, и детали римской политики, вероятно, нисколько ее не волновали. И тем не менее поскольку Цезарь и Клеопатра имели общую мечту, у нас есть все основания думать, что царица внимательно следила за ходом подготовки восточной кампании. Разумеется, у нее был несколько иной взгляд на вещи, чем у диктатора, поскольку Рим как таковой ее не интересовал; а кроме того, возможно, после проведенных здесь полутора лет ей уже не терпелось вернуться в Александрию.
Во всяком случае, у нее наверняка не было намерения отправиться вместе с римскими легионами в далекую экспедицию, но, поскольку парфяне уже разбили свои лагеря в сирийских болотах, она знала, что Цезарю непременно понадобится Египет как база для обеспечения части его операций. Значит, в какой-то момент их пути обязательно пересекутся, но сейчас, в первые дни марта, Клеопатра, скорее всего, готовилась покинуть Рим сразу же после того, как ее возлюбленный выступит в поход.
В этой перспективе представляется очевидным, что, даже если Цезарь, как можно предположить, держал царицу в курсе многочисленных инцидентов, которые, в последние недели перед мартовскими идами, создавали некоторые препятствия для его отъезда, Клеопатра и сама день за днем получала точные отчеты о происходящем от своих агентов. Она с детства знала, как выглядит лицо ненависти, разбиралась в механике интриг — это была ее стихия. А значит, от нее не могло укрыться, что назревает некий заговор против императора. С учетом этих условий логично предположить, что она пыталась составить собственное мнение о сложившейся ситуации. Да, конечно, она не говорила на латыни и жила за пределами города. Однако ничто не мешало ей в любой момент смешаться с многоязыкой толпой, заполнявшей улицы и Форум, пойти туда, где лица, гомон, движения человеческих масс могут сказать несравненно больше, чем любые секретные донесения, — особенно человеку, обладающему такой проницательностью и интуицией, какие были свойственны ей.