Клеопатра, или Неподражаемая
Шрифт:
Кроме того, словно желая подчеркнуть, что готов взять на себя задачу завоевания ойкумены, Антоний отправился на Восток. В его дорожных сундуках находились бумаги Цезаря. И в том числе самые драгоценные из них: план похода против парфян.
От Афин до Эфеса все восточные города встречали Антония как триумфатора. Все восхищались его фигурой атлета, его великолепным голосом, его щеками, разрумянившимися от ветра и вина; и этому жизнерадостному здоровяку, обожавшему лошадей, повсюду предшествовал один и тот же слух: люди с изумлением говорили, что он, когда готовился к последней битве, ни в чем не менял своих привычек — ночи напролет пил, слушал игру флейтистов, перекатывался с одной бабы на другую, вволю обжирался.
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ОЩУТИЛ СЕБЯ
(октябрь 42–41 г. до н. э.)
Он испытал в жизни все, и она это знала. Воровал, насиловал, убивал, грабил, прожигал целые состояния, познал страх во всех его обличьях, тысячу раз смотрел в лицо смерти своими дерзкими и веселыми глазами, улыбался ей чувственным ртом гуляки. Она, Клеопатра, еще помнила, как Антоний (ему тогда исполнилось двадцать пять, а ей — тринадцать, она была невзрачной девочкой-подростком, а он — атлетом в зените своей красоты) вел немногих оставшихся с Флейтистом людей через дюны и пустынные болота, маршрутом, которым прежде него осмелился пройти лишь один человек: Александр, ее герой.
И еще ей было известно, что о женщинах он тоже знал все, что спал без разбора с актрисами, рабынями, шлюхами, разыгрывавшими из себя матрон, и матронами, которые вели себя как шлюхи, — ему, Антонию, всегда было наплевать и на расовую принадлежность, и на возраст, и на общественное положение… И тем не менее Антоний, как это принято у греков, начал свою половую жизнь с гомосексуальной любви, в шестнадцать лет, когда воспылал безумной страстью к юному извращенцу из хорошей семьи, с которым делил деньги своего отца, девочек, скандалы, амбиции, ночные кутежи. Именно по вине этого Куриона — от которого он никогда не отрекался, даже после того как их любовные отношения кончились, и который умер лет восемь назад, — Антоний пристрастился к алкоголю. И уже не мог освободиться от однажды приобретенного порока. Пока он чувствовал под собой горячего коня, пока мчался по лесам или пустыням со своими солдатами, Антоний забывал о вине; но как только он одерживал победу, спешивался и выпускал из рук оружие, неизменно срабатывал один и тот же механизм: должен был начаться праздник! Он хотел женщин (первых попавшихся), флейтистов, комедиантов, танцев, всякого рода непристойностей — и пил до утра.
А потом бывало тяжелое похмелье, ему случалось выблевывать остатки своих пиршеств прямо на Форуме, в присутствии своих друзей. Но он не видел в этом большого зла, гордо поднимал голову, бормотал, что больше в рот не возьмет подобной отравы; затем, при первом удобном случае, все повторялось сначала.
Правда, временами ему удавалось взять себя в руки, жить как подобает поистине великому римлянину, будущему императору, могущественному Цезарю. Тогда в нем обнаруживался тонкий политик, выдающийся военачальник, но потом вдруг, в одно прекрасное утро, инстинкты оказывались сильнее его и он уже не мог обходиться без шума и ярких зрелищ. Например, в период гражданской войны, патрулируя италийские горы, он внезапно вызвал к себе самую красивую женщину Рима, актрису, дарившую свою благосклонность всем, кто платил большие деньги. Она согласилась сопровождать армию при условии, что ее будут нести на носилках, как императора. Антоний не только пошел навстречу капризу любовницы, но, сверх того, приказал, чтобы повсюду, в ущельях и долинах, вслед за ее паланкином двигалась процессия колесниц, нагруженных серебряной и золотой утварью, будто эта шлюха собиралась праздновать триумф; сам же он, когда вступал в завоеванные города во главе своего войска, ехал на колеснице, в которую ради подобных случаев запрягали вместо коней львов.
Еще один Дионис, возвращающийся из Индии: видно, этот римлянин, как и многие другие, не устоял перед чарами Востока. Но только он разыгрывал свой спектакль, находясь в состоянии опьянения. А это совсем не характерно для римлян.
Клеопатра давно его знала. О том молодом человеке, который когда-то спас ее и отца, она, несомненно, имела лишь смутные воспоминания, но в Трастевере, где она провела много месяцев, у нее было достаточно времени, чтобы изучить Антония. Чтобы заставлять его пить,
Невозможно забыть его греческий язык: он cмакует эллинские слова словно дорогое вино. И в этом смысле похож, как близнец, на Клеопатру.
Он тоже наблюдал за ней, слушал ее. Но между ними сохранялась дистанция. Во-первых, потому что царица была любовницей Цезаря, а Антоний тогда обожал свою жену, Фульвию, и шел у нее на поводу во всем, если не считать его повторяющихся оргий. Во-вторых, потому что Клеопатра знала: Цезарь не может положиться на Антония из-за его распущенности. И, как и ее возлюбленный, не питала к этому гуляке ни малейшего доверия; Антоний, со своей стороны, тоже не доверял царице.
После мартовских ид их союз был продиктован чисто тактическими соображениями: оба считали, что все средства хороши, лишь бы не подпустить к власти Октавиана. Но как только Клеопатра почуяла опасность, она бежала из Рима.
В общем, это были два хищных зверя, не выпускавшие друг друга из виду. Порой, конечно, они встречались, прикидывались безобидными, но один из них всегда отчетливо сознавал силу и ненасытность другого.
Потом Клеопатра вернулась в Египет. Несмотря на разделявшее их теперь расстояние, игра продолжалась; тем не менее время незаметно подкидывало козыри царице: вынужденный громить своих врагов с трибуны Форума или гоняться за ними по дорогам Италии и в других странах, непрерывно конфликтовавший с Октавианом, Цицероном, Лепидом, Брутом, Кассием и сенатом (не говоря уже о попойках и периодических встрясках, которые устраивала ему жена, эта женщина-вулкан), Антоний постоянно был по уши в делах. А значит, не имел времени для размышлений. Тогда как Клеопатра в эти два траурных года могла и думать, и вспоминать; а благодаря сети преданных ей агентов продолжала накапливать — месяц за месяцем, неделю за неделей — свое единственное истинное богатство: капитал наблюдений.
Итак, из двух хищных зверей один предвидел, что другой вскоре объявится на его территории. Как и когда это произойдет, Клеопатра еще не знала. Но зато была уверена, что на сей раз не останется в стороне, будет играть очень осторожно и обязательно победит.
А пока ей не остается ничего иного, как молчать, ждать. Да и зачем ей что-то предпринимать? Антоний, опьяненный своей победой, сейчас, более чем когда-либо прежде, ищет забвения в греческих словах и винах, увлечен Востоком — в одиночестве поглощает предназначенную для него приманку.
Ближе к началу зимы, через два месяца после битвы при Филиппах, Клеопатра должна была почувствовать, что решающий момент наступит очень скоро: Антоний, как она узнала, находился в Афинах, где очаровал всех своей любовью к гимнастическим состязаниям и спорам ораторов, которые почти никогда не прекращались под портиками агоры.
Для нее в этом не было ничего удивительного; еще со времен их встреч в садах Трастевере она знала, на что способен Антоний, и догадывалась, какими сомнительными методами он завоевывал расположение афинян: наверняка повторял им свою старую песню о том, что происходит не от грубых мужланов, которые были родоначальниками лучших римских семей, а имеет несравненно более благородную кровь, ибо является прямым потомком Геркулеса по линии одного из сыновей древнего героя, Антона (отсюда и имя его семьи — Антонии).
И, как всегда, на фоне толпы солдафонов, которых он вечно таскал за собой в гимнасии, Антоний смотрелся еще более эффектно: развитые бицепсы, широкая грудь, мускулы — от шеи и далее вниз, — могучие, как у быка, ягодицы без грамма лишнего жира, сильные икры, не говоря уже о том, что он на две головы выше обычных смертных; и этот его нос с горбинкой, в точности как у победителя немейского льва, и та же, как у того, манера есть, целоваться, испражняться… И потом, кажется, будто он, как некогда Геркулес, за одну жизнь прожил несколько жизней, столько было у него испытаний, осад, военных кампаний, столько покоренных лесов и пустынь, столько уничтоженных врагов, никому неизвестных и знаменитых — Верцингеториг, Цицерон, Брут, Кассий… Наконец, он отмстил за Цезаря и задушил гидру гражданской войны.