Клеймо Дьявола
Шрифт:
— Эстель, нам нужно осмотреть спальню Лили.
Эстель с испугом посмотрела на подругу. Она поняла Симону, но мысль об убитой продолжала пугать её.
— Давай позовем Сирраха, — Эстель и сама не успела понять, как эти слова вырвались у неё. Бестрепетная отвага и неоспоримая мужественность Риммона показались ей сейчас куда большими достоинствами, чем поэтичность Ригеля и утончённая аристократичность Мориса де Невера. А, кроме того, как мил он был во время прогулки в Шаду! Кто бы мог подумать, что он может быть столь остроумным и галантным!
— Хорошо, — за спиной Риммона и Симона чувствовала себя спокойней.
За Сиррахом послали служанку Эстель, и он появился без промедления. Узнав, зачем его позвали, Риммон был одновременно удивлён и обрадован до дрожи. Зачем докапываться до причин смерти Лили, он, как и Нергал, не понимал, но Эстель сама, сама послала за ним!! Подумать только! За ним, а не за Невером! Риммон горячо поддержал идею обыска, хотя, надо сказать откровенно, поддержал бы любую идею, позволявшую ему быть поближе к Эстель.
С утра того прекрасного воскресного дня, когда он увидел нож, вонзённый в сердце Лили, Сиррах ощутил странную свободу, точно с рук и ног его упали кандалы. Он с изумлением почувствовал родниковую свежесть осеннего воздуха и точно вдруг вобрал в легкие бездонную глубину осенних небес. В повороте головки Эстель ему померещилось колебание цветка глицинии, а в криках улетающей птичьей стаи зазвенели скрипки. Пытаясь скрыть непостижимое внутреннее ликование, он ни на отпевании, ни на похоронах Лили не задумывался о причинах происшедшего. Слова Хамала его тоже ничуть не обеспокоили. Когда за ним пришла служанка Эстель, он, глядя на убывающую луну среди алмазной россыпи сияющих звезд, поймал себя на странном повторе трех строк и попытке подобрать к ним четвёртую. Поняв, что сочиняет стихи, Риммон на мгновение смутился, и даже слегка покраснел, но звенящее счастье продолжало распирать его и, улыбнувшись, он решил записать стихотворение. И вот — он снова был рядом с любимой, которая сама, сама послала за ним!!
Счастье распирало Сирраха.
Они закрыли засовом наружную дверь и приступили к задуманному. Открыть дверь спальни Лили оказалось делом несложным. Риммон только слегка налёг плечом на дверной косяк. Спальня выходила окном во внутренний двор, и огромный вяз, хоть с прореженной по осени листвой, почти не пропускал в неё свет. Симона зажгла лампу.
Кровать под балдахином. Шкаф. Комод. Маленькое трюмо с зеркалом в бронзовой оправе. Удивляло только количество пыли на комоде да большая, слишком уж заметная паутина возле окна над кроватью. Риммон подумал, что покойница могла бы приказать придать своей комнате и более жилой вид, но, вспомнив, что ночи она предпочитала проводить в чужих спальнях, решил, что ей и впрямь незачем было утруждать служанку. А может, паук успел похозяйничать здесь за то время, как Лили уже покоилась в могиле?
Риммон деловито выдвинул ящики комода, а за ними — ящик туалетного столика. Распахнул дверцы шкафа. Эстель и Симона осторожно заглянули внутрь. Шкаф был набит платьями, комод — обувью, а туалетный ящик — флаконами и коробочками косметики.
Риммон с изумлением оглядел трюмо Лили. Баночек и скляночек там было несметное множество. Зеленая фарфоровая чашечка со шнудой, белым кремом, который на щеках под воздействием воздуха сначала розовеет, а позже делается пунцовым и создает эффект яркого румянца, была опрокинута. В пузырьках, инкрустированных ракушками, светились лаки: японский золотой и афинский зелёный, цвета шпанской мушки, способные менять свой оттенок в зависимости от концентрации. Всюду беспорядочно громоздились баночки с ореховой пастой, восточными притираниями, маслом кашмирской лилии, а также бутылочки с земляничным и брусничным лосьонами для кожи лица. Рядом стояла китайская тушь и розовая вода. Вперемешку с щетками для массажа из люцерны валялись разнообразные приспособления из кости, перламутра и серебра наподобие щипчиков, ножничек, скребков, растушевок, лент, пуховок, чесалок и кисточек.
О, le femme, le femme…
…Риммон мысленно спросил себя, не подсыпала ли ему эта бестия какую-нибудь мерзейшую отраву в ту памятную ночь, но присутствие Эстель мешало его размышлениям на эту тему. Странно, но тягостное чувство, возникшее тогда и томящее всё это время, отпустило его… именно в день смерти этой потаскушки. Случайно ли это?
Но до чего всё же хорошо, что её прикончили! Риммон с трудом подавил распиравшее грудь ликование. Раньше у него темнело в глазах при одном воспоминании о Лили, и при виде её накатывала волна гневного отвращения, но влюбившись в Эстель, он получил ещё один повод опасаться рыжей лярвы, и вздрагивал при одной лишь мысли, что Эстель может узнать о его отношениях с Лили. Это, он понимал, чести ему в глазах синьорины ди Фьезоле не сделает. Смерть мерзавки избавила его от этих опасений, теперь он мог быть твёрдо уверен в сохранении тайны.
Настроение его улучшалось с каждой минутой.
— Нашли что-нибудь? — мелодичный низкий голос Эрны Патолс, подпиравшей дверной косяк, заставил всех вздрогнуть.
Первой пришла в себя Симона.
— Скорее, чего-то не находим, — Риммон, Эстель и Эрна молча смотрели на неё. — Где она могла хранить свои бриллианты?
— А они у неё были? — Сиррах часто видел на Лили какие-то побрякушки, кольца, колье и серьги, но и предположить не мог, что они настоящие и чего-то стоят.
Девицы переглянулись. На лицах всех троих промелькнула легкая тень презрения к этим ничего не понимающим в истинных ценностях мужчинам, но это было мимолетно. Все они знали, что бриллианты у Лили были, что они были настоящими и баснословно дорогими, а старинному колье в форме виноградной лозы с зеленоватыми, чистейшей воды камнями и вовсе не было цены.
Эстель заглянула под полог кровати. Симона — под подушки.
— Нет ли здесь тайника? — Риммон, перепачкав руку в пыли, отодвинул комод от стены и заглянул за него. — Тут только дохлая мышь, — сообщил он. Девицы, надо отдать им должное, даже не поморщились. — А в чём она их хранила?
— В чёрном ларце, окованном медью. Вот таком, — Эстель раздвинула ладони на десять дюймов.
Симона кивнула.
— В щель не засунешь. А под платьями в шкафу?
Эстель и Симона методично перебрали вещи Лили, выкладывая их на постель.
В пустом шкафу открылось потайное отделение.
Чтобы открыть его, Сирраху пришлось напрячься и просто изувечить замок. Увы, внутри была субстанция, способная заинтересовать только синьора Торричелли. Риммон, опустив лампу, заглянул под кровать, но и там не было ничего, кроме мусора и странного тёмного предмета, который, подтянутый шваброй, при ближайшем рассмотрении оказался старой домашней туфлей.
— Прошу простить меня, но куратор просил всех собраться в Центральной галерее через полчаса. Нет… уже через четверть часа, — Эрна Патолс всё же вспомнила, зачем она пришла.
Все проследовали в Центральную галерею.
Куратор отметил, что совершённое жуткое злодеяние взывает к отмщению, и гнев Господень непременно обрушится на его виновника, который пока impune abiit — остался безнаказанным, а затем сообщил, что в замке будет усилена охрана и после одиннадцати вечера студентам запрещается покидать спальни. Все недовольно зашумели, но куратор заявил, что таково распоряжение декана и обсуждению оно не подлежит.
Все разошлись, недовольно ворча, а Эрна Патолс направилась в библиотечный портал. Она не уставала корить себя за непростительную оплошность. Ну что она за дура! Что ей стоило сразу, едва стало известно о смерти Лили, пошарить у неё в спальне? Теперь время было упущено: кто-то озаботился этим раньше неё. Но кто? Она перебирала кандидатуры, но ничего не понимала. Приходилось смириться с очевидностью — кто-то оказался умнее и проворнее. Но у неё оставалась ещё одна возможность существенно поправить свои дела. Именно это и привело её в библиотечный портал.