Клинок Смерти-Осколки
Шрифт:
– Нашли друг друга, хромой и глухая.
Глава 3
1920 год. Лето.
Солнце пряталось за лес, устало склоняло голову на пушистые лапы елей, смотрело на белянки домов перед сном, пряталось на ночь на отдых, раздувая свои щёки, отдававшиеся красным закатом по небу, ещё не ночным, но уже с блеском первых звёзд. Сумерки окутывали дома, в которых зажигались, тусклыми огоньками печали керосиновые лампы.
< image l:href="#"/>Купол
В третьем доме от леса света было много, в доме играли свадьбу. Во дворе кухарили три женщины у летней кухни под навесом, где на печке голландке докипал в чугунах картофель и на двух сковородах шелестели жиром гуси.
В самом доме, за длинным столом сидели селяне на двух лавках, поставленных вдоль стола с обеих сторон. За торцом стола на двух старых стульях сидели жених и невеста.
Свадьба была простая. Народу на ней было ровно столько, насколько было угощения. Народ на ту пору ещё в разброде жил. То красные, то зелёные, ну, в общем, полная цветовая палитра по лесам и дорогам растекалась. Не было толкового единства во мнениях относительно с кем продолжать своё существование этому народу.
Советская власть приняла кумач красным цветом своей победы и цеплялась своими мозолистыми руками за всё, что можно было удержать при себе. Вот и свадьбу справляли все одного цвета, Красные. Народ не жировал, но вот гусей экспроприированных у зажиточных мирян из зареченской деревни приобщили к празднеству с большой радостью. И самогон из той же кубышки относившийся к вещественным доказательствам незаконного варения спиртного лился без остановки, без зазрения совести. Народа было тринадцать человек, все свои и по духу и по социальному положению.
Жених Аким, сока лет отроду, претендовал на должность председателя колхоза только организованного, при помощи Советов в селе. Фигура для всех на ту пору была значимая. Сам он был худощавого телосложения, по натуре добрый, но самое главное его качество, хозяйственный.
Невеста его Марфа, молодая, сдобная телом, краснощёкая, по характеру стерва, моложе Акима на двадцать годков, вовремя поняла, откуда ветер дует и к какому двору прибиться. Марфе было всё равно, что Аким только иногда, по состоянию своего здоровья, забрасывал на неё своё усталое от забот житейских тело.
Марфу это не печалило. Охотников до её пышных форм было много. Марфу, втихаря охаживал Тимоша, выступавший на их свадьбе гармонистом, но бескорыстно отдавший свою полюбовницу бывшему Красному командиру.
Три кухарки внесли в дом на блюдах картофель и гусей, растерзанных на куски рачительными женщинами. А по центру избы скромно обставленной, плясали Андрон со Степанидой под гармонь Тимохи.
Андрон, тучный сорокалетний дружок закадычный Акима выделывал ногами кренделя, царапая деревянный пол подковками, набитыми на сапогах. Котом смотрел на Степаниду, раскрасневшуюся от пляски. Степанида плясала с задором, тряся своей грудью ещё, пуще, приметя масленый взгляд Андрона на своей груди.
Гармонист Тимоша, сидел на краю лавки со стороны
Степанида уже, как с четверть часа топотала ногами, и уморила Андрона с Тимохой. Частушки так и лились из неё, как из родника природного вода, нескончаемым потоком:
– Про любовь мне пел Тимошка до восхода зарева. Сердце теребил гармошкой, рвал меха, наяривал.
Аким втягивал носом запах гуся, предвкушая хорошую закуску. По его сторону рядом сидел с женой своей Лукерьей дед Матвей. По возрасту, он с женихом был одногодка, но носил бороду длиннющую, за это и прозвали его в селе дедом. Сам он был из крестьян, по натуре своей любил выявлять в людях недостатки жизненные, подмечал всё и высмеивал. Ядовитая натура была у него, но Советскую власть он любил. Он при дружке своём Акиме, будущем председателе уже завхозом пристроился в правлении.
Справа от деда Матвея сидела вдоль окна сорокалетняя вдова, тётя Глаша и рядом с ней на скамье у открытого окна улыбался Силантий, потомственный лесоруб. Медведеву Силантию только исполнилось двадцать лет, а он уже успел поучаствовать в штурме Зимнего дворца в Питере, повоевать и, вернувшись в своё родное село, претендовал на должность бригадира лесорубов.
Силантий был обаятельный, высокого роста, «Косая сажень в плечах», силы необыкновенной парень. Отец его, лесоруб научил Силантия сызмальства валить деревья так, что равных ему в этом деле не было во всей округе. Характером отличался он спокойным. Курить он не курил, и пить особо самогон себя не заставлял. С девчатами был робок и думал только о работе. Хотелось ему из нужды тягучей вылезти. А тут на тебе, Советская власть и флаг в руки. Силантий расстегнул пуговицы на гимнастёрке.
Степанида всё не унималась и уже с хрипом пела частушку:
– Кавалер мне целый вечер всё о звёздах говорил. А потом задрал мне юбку, выйти замуж упросил.
Андрон прижался щекой к груди Степаниды и хмельной от самогонки тёрся носом в вырез её кофты. Тридцатилетняя кровь с молоком запрокинула голову и хохотала, топая под гармонь каблуками сапожек по полу.
Лето далось жаркое, окна в доме были открыты и на подоконнике повисли дети соседей по селу. Дети глазели на угощение и самая бойкая их них, Прасковья, отроду десяти лет, попросила у тёти Глаши, сидевшей возле окна рядом с Силантием Медведевым, пирогов:
– Тётя Глаша, пирожком угостите?
С добрым выражением лица, с улыбкой тётя Глаша подала детям пироги.
Прасковья, блестела голубыми глазами, по-детски счастливая уплетала пирог за обе щеки. Сама она была чернявою, лицом смуглая, как уголёк, цыганских кровей. Отец её отбился от табора, осел в селе и женился на сельской татарке и через неё они дочку нарадили.
Дед Матвей не смог устоять от слабости, чтобы не подковырнуть своего дружка Акима, натура такая была, и он с деланным восхищением в голосе сказал ему: