Клинок Тишалла
Шрифт:
Деревья за окном расступились, открывая взгляду крутобокие, поросшие орляком и бурьяном холмы, уходящие в туманную синюю даль, – жестокие пустоши Каарна. А в вагоне Кейнова Погибель заново начал свою литанию:
– Я был рожден Мартой, женою Террела-кузнеца, и наречен Перриком. Большую часть своих юных лет я ожидал, что вырасту простым человеком – счастливым, какими казались мои родители. Мать моя происходила из Кора и годами была старше отца; ей были ведомы тайны, недоступные нам, и все же мы не сомневались в ее любви….
3
День за днем – на протяжении всего
Он перечислял малейшие детали – хорошие и дурные, существенные и тривиальные; он хотел, чтобы родители его встали перед Хэри, словно живые, как обитали они в сыновьем сердце.
Странно, но Хэри каким-то образом, верно, понял цель Кейновой Погибели; во всяком случае, он никогда не спрашивал, зачем мучитель рассказывает ему все это. Лишь порой он выныривал из океана душевной боли, чтобы бросить короткое замечание, или попросить разъяснения какой-нибудь мелочи, или просто хмыкнуть понимающе.
Потом, как-то вечером, когда баржа ползла по широкой излучине, разделявшей две гряды невысоких поросших травою холмов, Хэри заметил:
– Мне по твоим словам кажется, что я с твоими предками познакомиться уже не сумею. Верно?
Кейнова Погибель глянул ему в глаза, и голос его был сух, точно камни в родных пустынях его матери.
– Мои родители оба пришли на стадион Победы в день успения Ма’элКотова.
– Да ну? Там и легли, верно?
– Да.
– Надо же… – Взгляд калеки унесся в некие туманные дали, за много миль отсюда, за много лет. – Знаешь, помнится, когда я готовился спрыгнуть на песок – я прятался в вентиляционной щели под крышей гладиаторских казарм, а помост с Ма’элКотом, и Тоа-Сителлом, и… и всеми остальными… только вкатывался в ворота, – я подумал тогда, что если бы кто-нибудь из моих близких погиб из-за того, что кто-то поступил так, как поступлю сейчас я, то не остановился бы, покуда не отыскал бы ублюдка и не удавил голыми руками.
– Надо же, – повторил Кейнова Погибель без выражения.
– А где был ты?
Кейнова Погибель вопросительно глянул на калеку.
– Тебя там не было, – пояснил Хэри. – На стадионе.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю, ты боец. Если бы ты был там, то или твои родители остались бы живы, или ты сложил бы голову.
– Я был… – Кейновой Погибели пришлось промедлить, сглотнуть старую, знакомую боль, – занят.
Хэри кивнул.
– Ты эл’Котанец, да? Возлюбленное Дитя Ма’элКота?
– Да.
– Мгм. – По лицу его скользнула очередная из его мимолетных, горьких
Кейнова Погибель нахмурился.
– Ты?
– Да. Я прошел через последний из ритуалов Перерождения незадолго до Успения. Крещен огнем и кровью – мечен, пропечатан и освящен, честь по чести.
– Не верю.
– А Ма’элКот верил. – Он махнул рукой, возвращаясь к теме. – В тот день он созвал на стадион своих Возлюбленных Детей. Как вышло, что ты не попал туда?
– Я…
Кейновой Погибели пришлось отвернуться; боль, которую принесли с собой воспоминания, потрясла его – жестокая резь под сердцем, нимало не ослабевшая за семь лет, не утоленная несомненной уверенностью в том, что именно боль и потеря послужили тем резцом, что вытесал облик его судьбы. Тогда он не в силах был переменить случившегося, не мог, вернувшись назад, сделать этого и сейчас, семь долгих лет спустя.
Вот только боль…
Против боли было одно лекарство: он напомнил себе, что принадлежала она некоему Райте из Анханы. «А я – Кейнова Погибель, – повторял он. – Эта боль – неупокоенный дух чужого прошлого».
– Я сидел в скриптории посольства в Анхане, – проговорил он, – и переписывал свой отчет о том, как ты убил посла Крила.
Хэри фыркнул вполголоса – возможно, то был недоверчивый смешок. После стольких дней знакомства в глазах его мелькнуло узнавание.
– А я тебя помню… – удивленно пробормотал он. – Ты был одним из тех мальчишек, что тащили меня в его кабинет. Потом ты еще выдал какую-то театральную напыщенную дурость – вроде того, что Монастыри настигнут меня. Точно, это был ты – я вспомнил твои глаза!
– Я отыскал бы тебя даже ради одного Крила, – тихонько проговорил Кейнова Погибель. – Он был великий человек.
– Задница он был. И заслужил свою судьбу.
– А я? – спросил Кейнова Погибель. – Чего заслуживал я?
Хэри перевернулся на бок и уткнулся лицом в парусиновую стенку палубной надстройки.
– Малыш, только не надо плакаться мне в жилетку. Ты получил от жизни больше, чем многие: когда она отвесила тебе пинка, тебе довелось врезать ей в ответ. Считай, что тебе повезло, и молчи в тряпочку.
– И все? Это все, что ты можешь сказать? – Кейнова Погибель вновь обнаружил, что кулаки его судорожно стиснуты. – Что мне повезло ?
– А чего ты от меня хочешь? Извинений? – Хэри вновь обернулся к нему. Под глазами темнели синяки, разбитый три дня назад нос разнесло вдвое. – Или прощения?
Руки Кейновой Погибели дрожали. Он не мог отвести взгляда от выпирающего кадыка Хэри, чувствуя, как ребро его ладони с этой недвижной мишенью соединяют силовые линии, будто гортань калеки и кулак его мучителя были кусками магнита.
Медленно-медленно Кейнова Погибель разжал кулаки, подавляя в себе жажду крови.
– Вот как, – пробормотал он. – Вот как.
Он поднялся на ноги и, заложив руки за спину, принялся прохаживаться по надстройке, и каждый шаг словно был раной, которую он наносил своей жертве, – в каком-то смысле так и было. Возможно, лучшей пыткой, какую он мог измыслить, – напомнить этому человеку обо всем, что осталось для него в прошлом.
– Итак, – проговорил он, – наконец ты понял, что сотворил со мною. Теперь я хочу понять, что сделал с тобою я.