Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Так, говоришь, с Дона? Где они? Сколько?
— Двое. Сидят в подвале. Их присудили к казни. Наверно, потому и зовет сейчас писарь.
— А ты грамоты читал?
— Э, не такие они дураки, чтобы выдать грамоты. На дыбе рассказали.
— Что именно?
— Снова дончаки собираются на тридцати стругах идти турка воевать. Просят запорожцев на подмогу. Это опять атаман их, Ломов...
— И вы этих хлопцев в колодки забили? — начал уже возмущаться Кривонос. — Вам что, турка жаль?
— Мы, может, и отступили бы, да чертова шляхта узнала...
— Ну, так слушай, пан Лава. Человек десять конных можешь мне
— Хоть и пятнадцать. А зачем тебе? Хозяйку мою послушал — игрища будешь устраивать?
— Посмотришь, какие веселые игрища получатся!
Тот, кто был несколько позже на Замковой горе, наверно, видел, как разными переулками реестровые казаки по двое, по трое выехали в степь и куда-то исчезли. В то же время оба джуры Кривоноса поехали в сотннцкую управу. Кривонос продолжал сидеть за столом рядом с невестой, а Остап ушел спать под стог соломы, на диво быстро опьянев.
— Что с ним случилось? — обеспокоенно сказал Кривонос. — Хоть бы не заболел!
— А ты веришь, что он и вправду пьяный? — спросила Ярина.
Кривонос удивленно посмотрел на нее.
— А то как же? Выпил казак — и на ногах устоять не может...
— Отпусти его, Максим, пусть скорее в Корсунь едет.
— Чем он тебе не по сердцу пришелся?
— Прошу тебя! Его там невеста ждет. О ней беспокоюсь... И о нашем счастье...
В это время на улице послышались крики: «Татары, татары!» Гости вскочили из-за стола, сбрасывая и топча посуду, казаки уже звенели саблями. Горожанам разрешалось носить только ножи, но более храбрые хватали что сподручнее и выскакивали на улицу, иные забирались под лавки, под столы... Хмель тотчас улетучился, и всех охватил испуг; только Максим Кривонос спокойно оголил кривую саблю, взял за руку невесту и прикрыл ее плечом. Ярина на какое-то мгновение прижалась к мужу. За этот сладкий миг она готова была претерпеть любые муки. Но уже через минуту порывисто отстранилась и крикнула:
— Остап! Где он? Спасай его!
— Тот не казак, кто сонным дастся в руки татарину, — ответил Кривонос, даже не оглянувшись. — Не тревожься, голубка, вон он идет.
Во дворе у Лавы и у соседей крик нарастал: видно было, как с юга туча пыли, поднятая татарами, быстро приближалась к городу. В замке развели мост через ров; забили в колотушки; казаки поспешно сбегались на майдан. Потом из города послышалось подряд два выстрела и следом еще один. Кривонос почему-то улыбнулся и крепко сжал руку невесты.
— Смотри, а туча уменьшается.
И правда, облако пыли над татарами постепенно исчезало, хотя они еще не доскакали до города и наконец вовсе растаяло. Не стало видно и всадников, словно все это только померещилось людям. Удивленные тишиной, которая внезапно установилась на подворье, из-под столов и лавок начали высовывать головы гости, а кое-кто уже прикидывался сильно пьяным, которому, мол, только и место под столом.
Немного погодя по улице проехали два запыленных всадника.
— Ну, а татары где? — перебивая друг друга, спрашивали их чигиринцы.
— Какие татары? Это наши хлопцы с пастбища возвращались.
Вскоре прибежал запыхавшийся и перепуганный хорунжий Лава. Еще с порога крикнул:
— Удрали!
— Кто?
— Дончаки! Уже и виселица была готова, а тут переполох поднялся. Известно, все — кто куда. Возвратились назад, видим: и стража связана, и подвал пустой.
—
— Ну да! — растерянно ответил Лава. — Ну, леший с ними, я из-за них забыл уже, что и пил.
Гости снова стали рассаживаться за столом, но в это время в комнату вошел Мартын и сначала незаметно подал знак Кривоносу, потом громко сказал:
— Кони готовы, пан атаман!
Жена хорунжего, увидев, что Кривонос и в самом деле собирается уезжать, даже руками всплеснула.
— Не любишь ты мою племянницу, пан Максим... И не приголубил ее как следует...
— Верно, верно... — поддакивал Лава. — Казакуем мы, брат, всю жизнь, а князем бываем раз на веку.
— Должен спешить, и без промедления. Ты уж не сердись, моя женушка, — сказал он ласково Ярине, — не гневайся на своего мужа. О том же всех с поклоном прошу.
Вскочив на коня, Максим сказал:
— Соблюдай себя по закону, Ярина, а я буду думать, как бы поскорее вернуться.
— Счастливой дороги, мой пане! И вам, казаки, того желаю!
Все поклонились в ответ на ее слова, и только хмурый Остап словно уколол ее своим взглядом...
Родственники возвратились в дом, а Ярина все стояла на дороге и махала платком, пока казаки не скрылись за вербами. Теперь их можно было еще увидеть из сада, когда будут выезжать на степную дорогу. Ярина вдруг, словно опустошенная, обессиленным шагом подошла к обрыву и упала на зеленую траву. От опьяняющих, сладких запахов нагретого солнцем репейника и горькой полыни туманилась голова. Ярина вытянулась, прижалась упругой грудью к теплой земле и, вцепившись пальцами в шелковую траву, замерла в сладкой печали от терпкого, как терн, какого-то еще неизведанного чувства.
ДУМА ТРЕТЬЯ
Перед ляхом гнутся, клянчат
И милости и ласки,
С Украины бедной тянут
Сорочку, запаску...
НАД РЕЧКОЙ ТЯСМИНОМ
I
Хутор Суботов стоял над речкой Тясмином — там, где она разливалась в широкие затоны. Лет сорок назад эти пустынные земли впервые заселил урядовец Чигиринского староства Михайло Хмельницкий. В 1620 году, когда коронный гетман Жолкевский собирался на войну с турками, чигиринский староста послал ему в подкрепление свой дворовой полк. В этом походе принял участие и Михайло Хмельницкий со своим сыном Богданом, только что возвратившимся из Львова, где он учился в иезуитской коллегии.
В бою под Цецорой Михайло Хмельницкий сложил голову, а Богдан попал в турецкий плен и только через два года был выкуплен матерью у царьгородского саджака [Саджак – правитель турецкой провинции].
Его верный слуга Марко, который эти годы вел на хуторе хозяйство, встретив осиротевшего Богдана, участливо спросил:
— А где ж твоя сабля? Или, может, думаешь официалистом стать, как твой покойный отец? Пан староста к нему был милостив, так и тебя пожалует, а ты к тому же в науке силен, во всяких бумагах разбираешься.