Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
Но не о славе слуги при старостве думал Богдан, плавая на галере по Босфору. Сам Осман, султан турецкий, по ночам не смыкал глаз, когда в Царьгород доходил слух о казаках. Богдан бредил казацкой славой и не раз в мечтах видел себя атаманом, который ведет через бушующее море легкокрылые казацкие чайки. Вот почему не засиделся он в Суботове, а в том же году махнул на Сечь.
Неукротимый нрав был у молодого Хмельницкого. Обычно мягкий и сдержанный, острый на слово, находчивый в трудную минуту, в гневе он был страшен. Тогда в нем просыпалась буйная сила степняка, которую не могли сдержать ни привитая в
Только достигнув казацкой славы, вернулся Богдан Хмельницкий к себе на хутор, в Суботов. Женившись на Ганне Сомкивне, дочери переяславского казака, он оставил Сечь и приписался к реестровому войску. Уважение со стороны казаков, содействие друзей отца из староства и, главное, острый ум помогли ему стать писарем войска реестрового.
Максим Кривонос переулками выехал из Чигирина и только теперь ослабил поводья.
— Ну, рассказывай, Мартын.
— А о чем тут рассказывать, пане атаман? Ловко придумали про татар, а то вряд ли хлопцев спасли бы. Направлялись они с поручением от донских казаков в Запорожье... Так бы дурни и жизни лишились.
— На турка идти приглашают?
— Сначала и нам так говорили, а потом, когда поверили, что мы их спасли, признались: везут ответ нашему сечевому атаману, что высылают подмогу по морю погулять.
— Ну, теперь турецкому султану солоно придется.
— Дончаки говорят, что султан турецкий требует от Польши, чтоб запорожцев с Дона отозвали, а дончаков из Запорожья выселили.
— Вот как у них в печенках сидит наше братство с Доном! Что же дончаки на это?
— Послали приказ ко всем чертям. Запорожцев на Дону проживает более тысячи, и все они помогали Азов брать. А теперь что же — уходите куда глаза глядят?
— Вот так и дончаки — жили и будут жить на Запорожье. Сколько их там наберется? Наверно, с полсотни? И то уже султан перепугался. А если бы вместе со всей Московией? А, Мартын?
— Тогда, может, люди спокойно бы зажили.
К хутору Суботову казаки подъехали, когда уже стало темнеть. Крепкие ворота с навесом были заперты. Кривонос постучал в них сапогом и громко закричал:
— Пугу, пугу, пугу!
Во дворе залаяли собаки и целой сворой бросились к воротам, потом послышались чьи-то шаги, испуганный голос ответил:
— Пугу, пугу!
— Казак с Лугу!
— А с какого Лугу? С Большого или с Малого?
Из-за плетня высунулась подбритая голова слуги и
стала внимательно вглядываться в казаков.
— Да не Максим ли это?
— Хорошо еще видишь, старик! Открывай, пане Марко, если узнал!
Марко с кем-то заговорил, после чего над плетнем появились еще две головы. Посовещавшись между собой, они открыли ворота.
— Челом! — крикнул Кривонос, но его голос затерялся в лае и визге собак.
Слуги палками загнали собак под крыльцо сторожки, а Марко приник к стремени Кривоноса и жалобно зашамкал беззубым ртом:
— Что бы вам, панове дорогие,
— А где же свита пана сотника была — проспала, что ли?
— Наверно, с мертвой свечкой обошел нас злодей проклятый! Обманул меня, дурака, а пана сотника дома не было. Может, хоть вы успокоите его милость — грустит наш сотник.
— Много беды натворили?
— Ой, пане Максим, одной жизни не хватит, чтобы отомстить анафемскому шляхтичу!
Они подъехали к крыльцу. Длинный дом с маленькими окнами и высокой крышей был покрыт узорчатым гонтом [Гонт – дранка, тонкие дощечки для покрытия крыши], точеные колонны украшали крашеное крыльцо с несколькими ступеньками. Сбоку тянулись амбары, рубленные из дубового леса, пивоварня, в которой стояли пивные чаны, чаны для браги, бочки разных размеров и большие кадки. В другом конце двора находилась рубленая солодовня с горницей наверху и дубовый амбар для зерна с закромами, кадками и корытами. Конюшни и курятники также были рубленые и полны живности. Ближе к дому стоял погреб, а над ним — соломенный навес, под которым прятали от непогоды кованые рыдваны, расписные сани, арбы.
За домом расположены были хлевы, плетенные из хвороста, загоны для скота, овины и сад, спускавшийся к огромному пруду, за которым тянулась дорога на Черкассы. С другой стороны почти к самому дому подступал густой, дремучий Мотронинский лес. Вокруг пахло горькой полынью, а из пекарни тянуло запахом свежего хлеба. Челядь управлялась на ночь со скотом. Все делалось молча, как будто в доме лежал покойник. Возле дома так же тихо и сосредоточенно играли в чурки два мальчика, а рядом стояла маленькая девочка и подпрыгивала при каждом метком ударе.
— Юрась, и ты уже научился? — спросил Кривонос.
Мальчик лет пяти, в шароварах на одной лямке через плечо, опустил палку и посмотрел исподлобья на сестрицу.
— Тато дома?
Дети вспорхнули, как воробьи, побежали в сени. К казакам подошел, прихрамывая на кривых ногах, дед в белых штанах и с седым оселедцем на сухой голове.
— Запорожцы приехали? Здравствуйте! Челом, пане Максим! — закричал он тоненьким голоском. — Таким гостям и пан сотник обрадуется!
— А пан Юхим до сих пор сотник над пчелами? — спросил Кривонос, отряхивая пыль с одежды.
— Пчела — божья тварь, злого умысла не имеет, а вот люди, побей их лихо!.. Не над чем теперь мне сотником быть: забрали пасеку. Ты, Максим, хорошую саблю обещал подарить деду. Привез?
— У сердитого и полено острое, и вы тут святым миром мазаны...
Джуры повели коней на конюшню, а Кривонос и Остап вошли в дом.
II
В просторной светлице казаки поклонились образам и осмотрелись вокруг. В углу, у двери, стояла выложенная зелеными изразцами печь; на изразцах были изображены плавающие рыбы, скачущие кони, какие-то удивительные звери и казаки с копьями. В маленькие оконца со стеклами в круглых оловянных рамах пробивались последние отблески зари. Над окнами висели рушники, вышитые красным, такими же рушниками была убрана божница с иконами киевского письма. Перед божницей горела лампадка филигранной работы греческих мастеров.