Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Ешьте, пейте, братики! — орал он на всю ярмарку. — Поминайте душу казака Покуты, в миру Прокопа. Прощается с миром Покута. Скоро замкнутся за ним ворота Межигорского спаса и навеки монашья ряса покроет казака! Пейте до дна, чтобы и за ваши окаянные души помолился в монастыре прощальник [Прощальник – казак, прощающийся с друзьями перед уходом в монастырь].
Кружка с горилкой обходила толпу и ярко сверкала на солнце.
Седоусый прощальник, кряхтя, слез с коня, опрокинул кружку водки и пошел вприсядку между горшками и кувшинами, лихо приговаривая:
Не теперь, не теперь
Ходить за грибами...
За ним пустились в пляс провожальники, уже прямо по горшкам. Оставив за собой черепки, они повернули всей толпой в молочный ряд, и земля забелела под ними. Прощальник, тяжело дыша, снова взобрался на коня, и на побледневшем лице его заметнее стали рубцы от сабель.
В церкви зазвонили на «достойно». Казаки на минутку стали серьезны, но только чтобы перекрестить лоб, и снова колесом пошли по майдану.
— Ешьте, братики, пейте! — не унимался Пивень. — Покута чистым золотом заплатит. Не одного турка потрусил, собачий сын... Пейте, братики, чтоб он в пекло не попал, тогда Покута и за ваши паршивые души с богом потягается, а с чертями побратается. Он у них свой человек, весь век дарил их вельможными панами!
Седоусый Покута прошел с музыкантами почти всю площадь. Люди расступались перед прощальником — кто с уважением, кто с улыбкой. Не уступил дороги только один казак. Он стоял, широко расставив ноги, и из-под густых бровей насмешливо поглядывал на пьяный поезд.
Выцветшие глаза прощальника вдруг сверкнули, лицо сердито вспыхнуло.
— Не видишь, чертов сын, казак с миром прощается! — закричал он, наступая конем на казака. — Геть с дороги!
— Эва!
— Ишь окаянный! Уж не захотел ли ты кулаков моих отведать? Геть, а то бить буду!
Казак взял коня за повод и потянул его к земле. Степной копь норовисто дернул головой, забил передними ногами, потом застонал и упал на колени.
— Ну, пусть меня матерь божья покарает, коли я не переломаю кости этому черту! — Покута спрыгнул на землю и ударил казака под ребра хоть и сухой, но еще тяжелой рукой.
Казак только улыбнулся и стукнул прощальника по жилистой шее.
Прощальник завертел головой и угостил казака ударом в грудь.
— И теперь устоял, проклятый?
— Устоял, хоть и бьешь ты, братику, как дубинкой.
— Так кого же это я потчую? — замигал седыми ресницами прощальник. — Тю-тю, Максиме, братику?
Они обнялись и трижды поцеловались.
— Ну, тут надо выпить, — сказал прощальник, — а то от твоих кулаков в голове, будто шмели загудели.
Пивень уже храпел возле бочки, и они сами нацедили себе по кружечке горилки.
— Прощаешься с миром, Прокоп?
— Навеки, Максим!
— Не рано ли?
— Пока дойду до Межигорья — будет в самый раз. Ох, братику, большой грех гнетет мою душу. Лежит он камнем на сердце, и ни кровью, ни водкой никак не могу смыть его. Может, в обители святой успокоится моя совесть.
Максим в тон ему ответил:
— И кто от меча смерть примет за веру праведную, за народ наш замученный — тоже славен будет вовеки!
Покута склонил голову, и его оселедец рассыпался серебристым сиянием.
— Кто б не пожелал такой смерти?! Всю жизнь надеялся на поле боя голову сложить, чтоб похоронили меня в степи широкой, на кургане. Утром солнце взойдет и, как мать, приласкает; ветер прилетит, расскажет, где казаки гуляют; кобзарь завернет, веселую песню грянет; чабан о Байде, о море споет... Только, должно, не суждено это нам, Максим, перевелись настоящие рыцари, и померяться не с кем Покуте. Так лучше уж в келье с молитвой умереть, чем за печкой.
— А если бы панам снова кровь пустить? — спросил Максим, хитро прищурившись.
У седого Покуты вспыхнули огоньки в глазах, но он пересилил себя и смиренно ответил:
— Время уже сердце унять, а разум на путь истинный направить. Да и где тот гетман, чей голос услышала бы Украина? Нет его, Максим, одно эхо. Буду молиться, может, бог пошлет, чтоб отомстили проклятой шляхте за нашу кровь.
— А что, если гетман такой уже нашелся? — спросил Максим.
Покута, словно отбиваясь от искушения, отрицательно завертел головой.
— Многие хватались за булаву, пока не сложили ее на лед. Нет, братику, перевелись Байды Вишневецкие. Иеремиями стали.
— Про Хмеля слыхал?
По площади шныряли жолнеры [Жолнёр - солдат] и служки из замка. За голову Кривоноса щедро заплатил бы им воевода киевский. Но Кривонос был осторожен. Услыхав сзади вкрадчивые шаги, он подождал немного и, словно невзначай, оглянулся:
— А ты чего, мосьпане, рот разинул, как птица в жаркий день? Пить охота? Угости его, Прокоп!
Прыщеватый молодой парень испуганно икнул и опрометью бросился в толпу.
У Покуты от услышанной вести о Хмеле пот выступил на лбу. Он сбил шапку на затылок, передвинул ее на лоб, потом и вовсе снял. И без слов было видно, как боролись в нем старый запорожец и «черная ряса».
— Зачем ты мне об этом говоришь?
— Теперь Хмелю остается одно, — настойчиво продолжал Максим, — за саблю браться.
Покута ударил шапкой о землю.
— Ты дьявол в образе запорожца. Не искушай меня, иди себе прочь!
— Вот увидишь, как еще оживут леса и буераки до самой Вислы! — воскликнул Кривонос и повернул к валу.
Покута упал на колени и застонал.
— Боже праведный, молю тебя, даждь мир и кротость рабу твоему... — Острые глаза, прикрытые навесом лохматых бровей, затуманились слезами, но и сквозь слезы он заметил, как к Кривоносу подошел казак и они вместе двинулись к корчме. Одиноко стало у него на душе. Вокруг бурлила ярмарка, с голубого неба жгло солнце, а Покуте было тоскливо и холодно.