Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
Зеленый свет от маленького фитилька в лампаде веером расходился по потолку и по убранным коврами стенам.
В светлице приятно пахло васильками и гвоздикой. Пучки цветов торчали за образами и за сволоком [Сволок – матица, балка, поддерживающая потолок]. На нем был вырезан крест, от которого старинной вязью, похожей на узор, тянулась надпись:
«Года от рождества Христова 1612, храмину сию построил раб божий Михайло Хмель, подстароста Чигиринский».
Из соседней комнаты вышла опрятная молодица в муравском чепце на голове и со связкой ключей за поясом.
— Бог помочь, Гафийка! — поклонился ей Кривонос. — Принимай казаков с Луга.
Ключница виновато улыбнулась, что не сразу узнала гостей, и с низким поклоном пригласила их сесть.
— Нам это горе и память отшибло. Вы ж, пане Максим, знали Андрейку — такой славный хлопчик, а тот басурман Чаплинский, чтоб ему света солнца не видать, так измордовал ребенка, что он уже на ладан дышит.
— За что?
— Хлопчик весь в отца пошел. Как увидел, что эти злодеи творят, нас, челядь, в погреба заперли, а сами тащат что попало, хуже татар-ордынцев. Андрейка вскипел да прямо в глаза зятю Чаплинского и говорит: «Паны — на всех одни штаны, вот нате хоть мои!» Ну, того словно блоха укусила: как начал стегать, как начал... Уж и шептуха шептала, живокость прикладывала — опух ребенок, и ничего не помогает. — Гафийка рукавом вытерла слезу и показала на сволок. — Вот, видите, вчера треснул — быть уж покойнику в доме.
— Казачья кость крепкая, — сказал Остап. — Нашего пана атамана трижды собирались хоронить, а вот, как видишь, и до сих пор жив.
— Ласточка сегодня залетела в комнату — это уже по его душеньку. Ты позвал, Юрась? — спросила она мальчика, который вбежал на порог. Мальчик молча кивнул головой.
Остап все еще рассматривал светлицу. На Сечи даже у кошевого не было такого набора оружия, какое было развешано здесь по ковру над диваном: мушкеты, польские карабелии, кривые турецкие и черкесские сабли в серебряной оправе с насечкой, черкесские кривые кинжалы в серебряных ножнах, лук со стрелами, тяжелые самопалы и пистоли с арабскими узорами на вороненой стали.
Заскрипели половицы. В светлицу, тяжело ступая, усталым шагом вошел хозяин. Увидев гостей, он удивленно поднял брови, радостная улыбка пробежала по полным губам и исчезла, как тень, а высокий лоб его вдруг нахмурился.
Он с укором сказал:
— Если тебе, Максим, своей головы не жаль, так товарища поберег бы: нарядились, как на свадьбу!
— Отгадал, батько Богдан, челом тебе! — ответил Кривонос и обнял сотника. Они трижды поцеловались накрест... — Биться казаку или жениться — все одно надо с миром проститься. Думали и тебя просить, да не в тот четверг приехали.
— Горе — как змея подколодная: не знаешь, когда укусит.
— По мне, так лучше змее голову отрубить, чтобы на нее и не оглядываться.
— На бесчинство найдется управа. — Сотник присел к столу, покрытому белой скатертью, и хлопнул в ладони. — Подайте огня! А ты, Гафийка, иди к хлопцу.
Когда девушка поставила на стол тройник и сумерки отступили в углы светлицы, Кривонос внимательно посмотрел на Хмельницкого.
Нежданное горе не согнуло его крепкой фигуры — разве что широкие плечи немного опустились. Продолговатое смуглое лицо было чисто выбрито, а черные, на лоб начесанные и высоко подстриженные волосы на круглой голове еще блестели, как вороново крыло. Такими же были и тонкие усы под прямым носом. Они лежали двумя серпами над упрямым ртом с резко очерченными губами. В больших серых глазах светилась мысль, озарявшая все лицо. Хмельницкий был в белой рубахе с узеньким воротом, завязанным зеленым шнурком, в широких шароварах и в запыленных юфтовых сапогах, на которых заметны были следы от стремян. «Вот он, тот, по ком тоскует Украина», — подумал Кривонос.
— Старшина и все товариство войска Запорожского Низового [Товариство сечевое – население Сечи Запорожской, связанное законами и обычаями товарищества и дисциплины] приветствуют тебя, пан сотник! — Кривонос учтиво поклонился, а вслед за ним поклонился и Остап.
— Спасибо братьям и приятелям, что не забыли старого Хмеля, — и сотник отдал низкий поклон. — В добром ли здравии паны молодцы?
— Слава богу, и здоровья, и силы хватает, а вот воли не стало.
— Татары под самым носом бесчинствуют, — в тон атаману сказал Остап и тоже нахмурился. — А мы только смотрим из плавней, как они ясырь умыкают.
Хмельницкий вопросительно посмотрел на казака, словно впервые заметил его.
— Сын старого Бужинского?
— Он самый.
— По повадке чую. Добрый казак вырос. А чего же вы смотрите татарам в зубы?
— А того, что свои бережем.
— Насовали нам комиссаров, что и чихнуть запорожец не может, чтобы не крикнул пан: «Не позвалям!» Не Сечь, а чисто тебе панский двор. — Кривонос раздраженно махнул рукой и уже с укором спросил: — Долго ли будем еще терпеть, Богдан?
Хмельницкий нервно забарабанил пальцами по столу, видно, думая о чем-то своем.
Но от последних слов встрепенулся.
— Значит, и браты сечевики что-то задумали? — и после паузы тяжело вздохнул. — Рада бы душа в рай, Максим, да грехи не пускают.
— На ком грехи, а на мужике — батоги. Пусть бы только паны, а то и казаки туда же: только выбьется в люди, а уж нос воротит и от нашей веры и от нашего языка. Уже он пан! Уже он лях!
— Не в ляхах дело, Максим. Магнаты всему виною.
— А кто тебе сказал, что хлопы, хотя бы и польские? Как говорит Гайчура, повстанец он, в Лебединском лесу сидит: «Все хлопы одной масти, а стервы — магнаты да уроджоные». И это верно.
— Да и казакам не легче, сам знаешь.
— Видел, как казаков заставляют борзых на поводке водить и топить печи панам полковникам. Дожила Украина: негде голову приклонить. А мы радуемся, что королю послушны. — Он с укоризной взглянул на Хмельницкого. Но тот снова углубился в свои думы. Максим повысил голос: — Нет, не для того у казака сабля на боку висит, чтобы панам-ляхам сладко спалось. Пришел на Украину непрошенный — уйдешь неоплаканный.
Хмельницкий очнулся от своих мыслей.
— Был бы у Речи Посполитой король как король — не ездили б на нем магнаты, может быть, все иначе повелось бы.
— Ко всем чертям короля! — разозлился вдруг Кривонос. — «Король»! Об Украине надо печалиться, а не о короле! Казак пана не знал вовеки, а сейчас их развелось у нас, как мух в Петров пост. Казак — неси сторожевую службу, ремесленник — плати пошлины, селянин — отрабатывай барщину, а они будут пановать да чужую славу наживать. — И после паузы Максим добавил: — Да еще над нами озорничать.
— И наш пан кошевой говорил, — вставил Остап, снова краснея: — «Сидит черт и скулит, что никак панам не угодит».