Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра
Шрифт:
— Где это — у нас?
— Ну там, где ты живешь, — Василий тянул, не решаясь задать вопрос напрямую.
Григорий разгадал эту примитивную хитрость и продолжил игру:
— А где я живу, ты знаешь?
— Точно не знаю, но вроде на той стороне... — неуверенно ответил Василий. — Люди сказывали.
— Верно сказывали. Там и живу с тех пор, как за Днестр подался. И живу, скажу тебе, дорогой Василий, хорошо. — Он со снисходительной усмешкой оглядел стол, тарелки со скудной едой, старую потрескавшуюся мебель. — А тебе, как посмотрю, не сладко под большевиками приходится. До ручки, как видно, довели.
Василий тяжело вздохнул, посмотрел на жену, как бы ища у нее сочувствия. Домника сидела молча, горестно поджав губы.
— Сам видишь. Если по правде — плохо, очень плохо. Кукурузы полмешка осталось, а о хлебе уже и забыли. Большевики забрали подчистую. Колхозы выдумали, будь они неладны. Все, говорят, будет там общее. А как оно, добро, может быть общим? — Василий все больше распалялся. — Общее — значит ничье. Голодранцы, одно слово. И в начальники себе выбрали самого последнего голодранца. Ты Костаке Гонцу помнишь, ну того, что у отца нашего покойного, мир праху его, работал?
Григорий согласно кивнул.
— Так вот, этот Костаке у них теперь председатель колхоза имени Котовского. Это у них был главный военный командир, — посчитал нужным пояснить Василий.
— Ты что, думаешь, я не знаю, кто такой Котовский? Герой гражданской войны, как они его называют, а по-нашему — бандит, слава богу на том свете уже, туда ему и дорога, пусть там геройствует. — Он резко хохотнул и посмотрел на своего молчаливого товарища. Тот оскалил в улыбке неровные гнилые зубы и поднял свой стакан. Василий только сейчас обратил внимание на его руки — белые, холеные, с длинными, аккуратно подстриженными ногтями.
— Вот за это и выпьем, друзья, — произнес он своим тихим, чуть хрипловатым голосом. И опять Василий явственно уловил нездешний акцент. — Мертвое — мертвым, живое — живым, как говорится в священном писании. Поговорим о живых. — Он пристально взглянул на хозяина дома. — А другие ваши односельчане? Как они живут?
Василию стало немного не по себе от его пристального взгляда, однако он не подал виду. Не спеша осушил свой стакан, отер полиловевшие от крестьянского вина губы.
— Как вам сказать, уважаемый. По-разному живут. Одни лучше, другие похуже, однако хорошо — никто. Так, как мы, к примеру, раньше жили. Григорий должен помнить, хотя и младше меня. Помнишь, такие, вроде этого Гонцы, за версту в пояс кланялись отцу нашему покойному, когда приходили за мерой муки до нового урожая. А сейчас... Да разве это жизнь под ихней властью?! И слова какие-то новые придумали — кулак, середняк, бедняк, подкулачник. Меня в кулаки записали. Кулак, — в сердцах повторил Василий. Он хотел что-то сказать, но его прервал спутник Григория.
— Все-таки сколько в вашем селе таких... недовольных?
— Да разве я их считал, уважаемый? — Казалось, Василий даже удивился вопросу. — Село у нас большое, дворов пятьсот наберется.
— А ты вспомни, посчитай, и фамилии тоже... — вставил Григорий.
— Зачем голову ломать, и без того забот хватает.
— Значит, надо. Я тебе, брат, открою один секрет. По лицу вижу — очень хочешь узнать, как и почему мы с Марчелом здесь оказались. Повидаться с родным братом — это само собой. Но не только. — Он понизил голос, бросил тревожный взгляд в окно. — Ты бы занавеску какую повесил. С улицы все видно.
Василий пробормотал, что сейчас уже поздно, на улице ни души, да и не время в такой час этим заниматься, завтра Домника что-нибудь придумает.
— Так вот, — продолжал Григорий, — дело у нас очень важное. Хотим вызволить из беды сельчан. Жалко людей, ни за что пропадают. Ты вот что... — Григорий помолчал и продолжал: — Припомни тех, кто ругал колхозы, большевиков... в общем, кого ихняя власть потеснила. Позовешь их к себе домой, только не всех сразу, это опасно, сам понимаешь, село на самой границе, на виду у чекистов. Пусть приходят по три-четыре человека. И смотри, не дай бог, если коммунисты что-нибудь пронюхают. Тогда не только нам с Марчелом, но и тебе крышка будет. Понял?
— Понять-то понял, — нерешительно произнес Василий, — так я же этих людей вроде в гости приглашаю, их угощать надо, а в доме хоть шаром покати, сам видишь.
— Об этом не думай. — Григорий достал из кармана толстую пачку денег. — Не беспокойся, настоящие, — добавил он, перехватив недоверчивый, жадный взгляд брата. — Купишь на базаре все, что надо, а главное — побольше вина. Тебе тоже останется.
Василий не заставил себя долго упрашивать и запихнул пачку в карман. Когда все улеглись, он долго мусолил новенькие бумажки в заскорузлых, непослушных пальцах, то и дело сбиваясь со счета. Каждый раз получалась другая сумма. И немудрено. Таких денег у Василия Мугурела никогда не было, даже при старой власти.
II
В морозной дымке смутно белели расплывчатые очертания правого берега. Ни единый звук не нарушал плотной, глубокой тишины, нависшей над Днестром. Спала природа, спали и люди. Иван Калюжный вглядывался в сопредельный берег, чутко слушая ночь. Крестьянский паренек с Украины, он недавно надел зеленую форму пограничника, но уже успел убедиться: нет ничего обманчивее тишины на границе, даже не границе, а демаркационной линии. Поначалу Иван и другие новобранцы дивились такому мудреному названию, но политрук объяснил: СССР не признает власти боярской Румынии над Бессарабией, которую румынские помещики и капиталисты захватили после Октябрьской революции. Там живут наши братья, временно попавшие под гнет капиталистов и помещиков. Тяжело, трудно живут. Заводы, фабрики закрываются, рабочих выгоняют на улицу, а крестьянам и того хуже — в большой нужде, не хозяева они на своей земле. Помещики и кулаки прижимают крепко, а еще налоги. Потому и бегут оттуда на нашу сторону. И у нас, конечно, не текут реки молочные в кисельных берегах, нехватка большая, и хлеба, и мануфактуры, однако дело идет на поправку. Нет, не случайно они к нам тянутся. Кризис у них там, говорил политрук. Слышал Калюжный, есть на той стороне контрабандисты-переправщики, которые этим промышляют. Там у них за деньги все можно купить, и пограничников тоже, размышлял Иван Калюжный, притаившись за высоким валуном и отчаянно борясь с неожиданно охватившей его дремотой. Разглядел в темноте стрелки больших наручных часов, которые выдавались в наряд. Они показывали начало пятого. Захватил пригоршню снега, потер им лицо, шею. Сон сразу пропал. Разные люди шастают на границе. Крепко они там не любят советскую власть. Кризис кризисом, а для вооружения денег не жалеют. Политрук на занятиях недавно рассказывал о международной обстановке. Неважная обстановка, к войне мировая буржуазия готовится. Здесь это особенно чувствуется. Вот она, рядом, рукой подать, сопредельная сторона. Враждебное государство. Неспокойно, ох, как неспокойно на Днестре, особенно сейчас, в начале нового, 1932 года. Степан Родченко одного задержал, с той стороны шел. Одет в тряпье, товарищами всех .называл, улыбался как родным, а когда разобрались, оказалось, что «товарищ» имел шпионское задание — разведать пограничные укрепления и дислокацию войск. Или еще раньше, когда на заставе еще не служил, взяли контрабандиста. Этот уже с нашей стороны шел. Ребята рассказывали — весь золотом набит. Червонцы с Николашкой, перстни там всякие, кольца с бриллиантами... Не ушел. Сколько на это золото у капиталистов машин можно купить. Они ведь, контры, только на золото и торгуют. Оказалось — из бывших, затаился, гад, со своим золотишком и решил сбежать к буржуям. Не ушел. А ведь некоторые все же уходят, те, кто поопытнее, матерые. Контрабандист — он, считай, тот же шпион, одной веревочкой повязаны. Как это политрук говорил... мировой империализм рассматривает контрабанду как одно из средств подрыва экономики нашей страны и реставрации капитализма [21] .
21
По официальным данным, в 1931 —1933 гг. на границе с Румынией было изъято контрабанды на 8 миллионов рублей.
Так размышлял в своей засаде молодой пограничник, всматриваясь в неподвижную, скованную льдом ленту реки, пока его внимание не привлек силуэт человека, идущего по льду с той стороны. Весь в белом, он походил на привидение, невесть откуда взявшееся в глухую морозную ночь. Человек шел уверенным, быстрым шагом, не таясь, прямо на валун, за которым затаился пограничник. «Пусть поднимется на косогор, тогда я его и возьму, не надо спешить». Калюжный поставил затвор винтовки на боевой взвод. «Главное — спокойствие, — убеждал он себя, поглаживая холодное ложе винтовки. — А все-таки интересно он идет — напролом. К чему бы это? А может, он не один, остальные уже перешли и меня ловят на «крючок»? Не выйдет. И слева, и справа другие дозоры».
Человек в белом уже вскарабкался на высокий берег и остановился, оглядываясь во все стороны. «Нет, здесь что-то не так», — снова мелькнуло в голове у пограничника. Однако времени на раздумья не оставалось и он скомандовал:
— Стой, руки вверх!
Калюжному показалось, тот словно ожидал грозного окрика. Он быстро вскинул руки и сделал шаг в сторону пограничника.
— Ни с места! Стрелять буду! — уже громче выкрикнул Калюжный.
Держа винтовку наперевес, он подошел поближе. Нарушитель, одетый в белый просторный балахон, стоял неподвижно; его руки смешно и нелепо торчали над головой. Оба молчали, стараясь рассмотреть друг друга в предрассветном сумраке.