Клуб любителей диафильмов (сборник)
Шрифт:
Но в этот раз холод почти не чувствовался. Холод был где-то снаружи, медленно подбираясь к нему сквозь слои зимней одежды. Он прижался ко льду и замер, вслушиваясь. Где-то под ним, на глубине не меньше человеческого роста, льды приходили в движение; в пузырчатых ледяных пластах, в спаянных полупрозрачных глыбах, проступали прожилки воды. Жабры застывших рыбин вдруг начинали ощущать, что вокруг них не холодная твердь, а колкое месиво. В первые секунды рыбе казалось, что она проваливается куда-то вниз, в темноту, где нет ни упругой воды, ни замерзшей, и ничто не может поддержать ее на плаву. Но потом лед, обволакивавший ее глаза, тоже начинал таять. Глазные яблоки еще не двигались, но уже различали свет – он был мягким, сероватым и шел откуда-то сбоку. И тогда рыба снималась с места – она продвигалась размеренно и неспешно, повторяя в своих движениях изгибы речного русла. Вперед, к поверхности, в прошитый мелким снегом воздух – такой же холодный, как крошащийся вокруг ее тела лед, так что и разницы было не различить. Он повернул голову – в отдалении, там, где линии русла еще были видны, но уже стремились к недоступной взгляду бесцветной точке, рыбины плыли среди голых берегов, глаза их не мигали, чешуя тускло поблескивала. Потом он заметил, что среди привычной серой рыбы попадаются рыбины с красными хвостами-шлейфами, с переливающимися гребнями, с «фонариками», нависающими над выпяченной челюстью; рыбины цвета опавших листьев, цвета морской лазури и цвета солнца, если смотреть на него, прищурившись и поднеся к глазам кулаки – будто бинокли. Он видел, как, поднимаясь из реки, к ним присоединяется все новая рыба. Снизу, с льдистой поверхности, все они теперь казались ему шлейфом из плавно плывущих, переливающихся точек, который смешивался сначала с падающим в реку снегом, потом – с перьевыми облаками, потом – с мелкими звездами, но все же выделялся среди них, был заметен внимательному глазу.
И, глядя на них, он вдруг подумал, что также, наверное, движутся пассажиры, уснувшие на полках поездов, вокруг которых со свистом рвется воздух. Лица их застыли, обнажены, повернуты к окнам; и, если бы не отблески фонарей, высвечивающие одни складки на их лицах, и оставляющие в тени другие, могло бы показаться, что кроме этого пребывания в движении нет, и не было ничего.
– Эй, вставай, слышишь! Ты слышишь меня? Вот чудак-человек, на льду лежать. Ты, что, спишь там, что ли? Вставай, нам пора уже. Нам пора.
Глиняный город
Двадцать четвертого марта 20** года, потеряв накануне очередную работу и получив из адвокатской конторы «Харари и сыновья» уведомление о том, что моя квартира конфискована банком за неуплату ипотечного долга, я вышел на улицу. Это был один из первых жарких дней в году. Я шел, стараясь держаться в тени акаций. Я видел стариков, собравшихся для игры в шеш-беш. Каждое движение фишки по деревянному полю они завершали щелчком, будто где-то закрыли окно. Я видел подростков, слетавших с лестницы на специальных маленьких велосипедах, женщину с детской коляской, в которой вместо младенца лежал огромный букет цветов. Оказавшись на перекрестке, я купил стакан свежего апельсинового сока в лавочке у Натана. Я рассматривал разложенные на прилавке прозрачные бусины, ручки с зажигающимися огнями, поющие будильники, подмигивающие блокноты. Взяв стакан, я повернулся к прилавку спиной и огляделся. Мне захотелось уехать куда-нибудь, сесть в первый подошедший автобус, ехать до конечной остановки, а потом сделать пересадку, и в том, другом, автобусе тоже ехать до конечной, и так без конца, пока я не доеду туда, чего я уже не могу себе представить, чего не могу увидеть, до темного облака, где автобус включает фары. Я был свободен, ехать мне было некуда. В полутора метрах от меня, на фонарном столбе я заметил объявление. Видно было, что наклеили его довольно давно, как минимум до последнего дождя. А последний дождь был, кажется, в январе. На выцветшем листе застыли серые подтеки. Сверху уже успели наклеить другое объявление – кто-то продавал мотороллер, но потом это, новое, объявление сорвали, обнажив текст предыдущего. Там было написано: «Работа для серьезных, высокая зарплата, проживание, подвозка, звонить Матти». Я запомнил телефон, вернулся домой и набрал номер.
На следующее утро рядом с моим подъездом остановился белый фургон. К его крыше был приделан багажник, там были закреплены алюминиевая стремянка, какие-то трубы, мотки толстого резинового шланга. Краска по бокам облупилась. Передняя фара была заклеена скотчем. Из фургона вышел крепыш лет тридцати. В левой руке у него был пластиковый стаканчик с кофе. Правую он протянул мне и сказал: «Привет. Я Матти».
«Работа, как работа, – говорил Матти, – нравится, правда, не всем, но тебе, я думаю, подойдет». Мы мчались по шоссе, ведущему на юг; судя по стрелке на спидометре – на пределе разрешенной скорости, но ощущение было, что мы не едем, а висим в рыже-сером мареве, сумевшем проглотить даже солнце, и теперь гревшемся им изнутри. Фургон, тем не менее, дребезжал от скорости; в салоне, переделанном под закрытый кузов, что-то перекатывалось и позвякивало. Казалось, еще одна трещинка на шоссе – чуть более глубокая, чем предыдущие, и он развалится на куски, все разлетится, и только колеса продолжат катиться, каждое в свою сторону. В начале пути нас обгоняли машины – на лобовом стекле одной из них была гирлянда из флажков, из заднего окна выглядывала овечья голова, я успел это заметить – но теперь их почти не было.
– Короче, стоит антенна, – говорил Матти. За окном сменяли один другой белесые песчаные холмы. Я боролся с накатившей дремотой, – высокая, не помню, сколько метров. Связь нового поколения, ее недавно установили. Наша компания ее обслуживает, а ты будешь при ней, ее охранять.
– А зачем охранять антенну?
– Чтобы на металлолом не распилили. И, потом, на ней же оборудование.
Фургон резко повернул, съехал с шоссе, и теперь мы ехали по грунтовой дороге, петлявшей среди холмов. Приглядевшись, я увидел, что когда-то дорога была асфальтовой, но от покрытия остались редкие лоскуты. Мы несколько раз поворачивали, объезжали холмы, взбирались на них и спускались в долины, ехали вдоль сухих речных русл. Солнце по-прежнему скрывалось за маревом, и я не мог определить, в каком направлении мы едем. Наконец, взобравшись на очередной холм, фургон остановился, и Матти сказал: «Приехали».
Я вышел из фургона. Сначала я увидел домик с покатой крышей. Домик был совсем маленьким. Видимо, в нем была всего одна комната. Окна в нем были большими, почти во всю стену. «Для обзора», – пояснил Матти. Антенну я почему-то заметил второй. Сначала я увидел в нескольких метрах от дома башню из матового металла. Я поднял голову, попытавшись охватить ее взглядом – снизу доверху, но с первого раза мне это не удалось. Моя голова коснулась верхнего края лопаток, мне даже пришлось немного прогнуть спину, и тогда в вышине, в сгустившихся рыжих облаках, я различил мигающие красные огоньки. Антенна нависала надо мной. Внутри нее что-то глухо гудело и потрескивало.
Мы занесли в сторожку питьевую воду и коробки с едой. «Запасов тут на три недели, – говорил Матти, – это на всякий случай. График такой – десять дней работаешь, три дня отдыхаешь, – Матти внимательно посмотрел на меня, – если есть, где. Не скучай, смотри телек».
Матти отряхнул руки, вернулся в фургон, завел мотор.
– Биотуалет, бак с водой и умывальник – за домом, – крикнул он мне из окна, – если что срочное звони, – он кивнул в сторону антенны. Приглядевшись, я увидел, что к ней приварена металлическая коробка с черной пластмассовой трубкой и черной же кнопкой, – твой телефон тут работать не будет, помехи. Ну все, пока! – Матти нажал на газ, и машина, выбив из-под колес облако пыли, скрылась из виду.
– Пока, – сказал я.
Я вернулся в сторожку, разобрал коробки. В комнате стоял металлический шкаф, я разложил в нем свои вещи. Постелил кровать. Потом я сел за стол. Я знал, что мне надо бы выйти на улицу, осмотреться. Я прежде толком и не бывал в пустыне, только по шоссе на автобусе проезжал, а сейчас я чувствовал, что у пустыни – одновременно – два направления. Где бы ты ни стоял, ты находишься в ее центре, она начинается под твоими ногами, устремляется из-под них во все стороны, раздвигает воздух, от песков до самого неба. Где-то на самом краю твоего поля зрения воздух становится разреженным и исчезает. Висевшие в нем песчинки теперь парят в пустоте. И ты тоже исчезаешь, разлетаешься во все стороны, становишься бескрайним. Но при этом, где бы ты ни стоял, эта же пустыня надвигается на тебя, к своему центру, который теперь – ты, обступает тебя, сжимает вокруг тебя воздух до тех пор, пока ты не станешь такой же песчинкой, как и все остальное в ней. Я посидел еще несколько минут, а потом вышел из сторожки и пошел от дороги, по которой мы приехали. Пройдя несколько шагов, я остановился. Я стоял на обрыве скалы, а внизу, насколько хватало зрения, до горизонта тянулись цепи песчаных гребней. Солнце пришло к западу; в его свете пески казались бордовыми. Я вернулся в сторожку. Зажег свет. Вечером я снова вышел. Мне хотелось посмотреть на звезды. Я слышал, что в пустыне их больше, и выглядят они иначе, не как в городе. Но небо снова затянуло облаками. Звезд видно не было. Вообще ничего не было видно. Потом я уснул. Мне снилось, что я в школе. Окна распахнуты, пахнет мокрыми тополями. Идет урок истории. «Сегодня я расскажу вам, как различать времена на слух, – говорит учительница, – вот это – бронзовый век». Она берет со стола колокольчик, начинает в него звонить. Звук становится все громче и гулче, колокольчик звучит, как огромный колокол, учительница улыбается и продолжает трясти колокольчик, легким движением пальцев. Я открыл глаза, вскочил с кровати, выбежал на улицу, прижал к щеке уже успевшую прогреться на утреннем солнце телефонную трубку.
– Привет, – раздался голос Матти, – как спалось?
– Хорошо, – сказал я.
Я вернул трубку на рычаг и, заметив скользящую по земле тень, поднял голову. В ярко-синем, без единого облака, небе медленно плыл матово-белый аэростат, похожий на безглазую рыбину. В тот день, и на следующий, больше ничего не произошло, а потом, ночью, пошел дождь. Я проснулся от раскатов грома. Комнату озаряли короткие белые всполохи. Я открыл было окно, но в лицо мне ударили брызги дождя, и я тут же его захлопнул. По телевизору сказали, что с запада пришел циклон, чуть ли ни самый мощный с начала измерений. Сказали, что он пробудет над нашим регионом не менее недели. Потом по экрану пошли полосы. Мне показалось, что лицо диктора стало удивленным. Полосы становились все шире, пока не заслонили все изображение.
Дождь лил целый день и всю следующую ночь. Когда, наконец, он перестал, я с трудом открыл дверь – к порогу намыло песок – и вышел из сторожки. Я сразу заметил, что с антенной что-то не так. Красные огоньки теперь мигали неравномерно. Их свет подрагивал, и казалось, что они вот-вот перегорят и погаснут. Кроме того, антенна теперь не гудела, а, скорее, трещала и пощелкивала. Проваливаясь в песчаное месиво, я подошел к телефонному аппарату, снял трубку, нажал на кнопку.
«Але, – послышался голос Матти, – але, кто это? Это ты?». В трубке что-то зашуршало, и голос Матти вдруг сделался другим, мультяшным, как будто он надышался гелия на какой-то идиотской вечеринке. Говорил он, при этом, очень быстро, все быстрее и быстрее, пока слова не слились в жужжание, и я ничего не мог разобрать.