Клуб любителей диафильмов (сборник)
Шрифт:
Первый вапоретто еще не пришел. Кроме нас на пристани никого не было. Мы молчали. Мне показалось, что старик снова избегает моего взгляда.
– Простите, если я вас утомил.
Я не сразу ответил ему. Я понимал, чувствовал, что должен сказать ему что-то важное. Для него важное, и для меня.
– Я вас обманул, – сказал я и сжался. Мне показалось, что собственные слова я слышу откуда-то издалека. Об этом я как раз не собирался говорить. Да и какое это теперь имело значение.
…– Что значит, «обманули», – спросил старик. Он отступил на шаг назад. Смотрел на меня недоверчиво, я почувствовал, что у него напряжены мускулы, – Что вы имеете в виду?
– Я не заблудился, – ответил я, – не ошибся улицей. Я знал, что иду именно к вам. Я следил за вами. Я увидел вас еще в кафе, на Кампо Маргарита. Вы вчера там были, правильно? Но я не знал, кто вы.
– Был. Я ждал заказчика, а он не пришел. Но при чем тут вы?
– Совершенно ни при чем. Я сейчас все объясню. Я в последние годы много путешествую. И, когда я приезжаю в новый город, я сам с собой играю в такую игру. Или – с городом играю, мне трудно точно сказать. Ритуал такой. Я смотрю на людей – на улицах, в кафе, в транспорте – и пытаюсь представить себе их день: как они просыпаются утром, что едят на завтрак, о чем разговаривают, что их радует, чем они зарабатывают на жизнь, какие они читают книжки, с кем общаются.
Если мне раз за разом не удается ответить на эти вопросы, я начинаю скучать по дому. А я не люблю скучать по дому. Но в этом городе – я уже просто отчаялся. Я не могу представить себе ничего. Я даже на окна смотрю, и у меня нет ни малейшего представления о том, что за ними.
А вчера вечером, в кафе, я увидел вас. Я попытался понять, кто вы, и у меня опять ничего не получилось. Честно говоря, я расстроился. Это было уже последней каплей. А потом я представил себе, как я вернусь в гостиницу, и как сонный портье протянет мне ключ. И я разозлился, не на вас разозлился, а вообще. И я решил вас выследить, и во что бы то ни стало узнать о вас что-нибудь. Я бежал за вами и опасался, что вы обернетесь и разоблачите меня. Но вы не обернулись. Я ругал себя и говорил себе, что нужно немедленно остановиться. Но уже не мог этого сделать. А потом я ехал с вами на вапоретто и шел за вами по этой набережной, до самого вашего дома. И вы опять ничего не заметили. Я проводил вас сюда, но яснее ничего не стало. Я решил подняться и хотя бы посмотреть табличку на двери, чтобы знать, как вас зовут. У вашей двери темно, вы сами знаете. Я споткнулся обо что-то, вы услышали шум и открыли дверь. А дальше мне уже пришлось быстро придумывать.
Я не решался посмотреть в лицо своему собеседнику. Когда я, наконец, встретился с ним взглядом, я увидел, что он смотрит на меня изучающе.
– Получается, теперь уже кто-то пытался нарисовать и мой портрет, – сказал он задумчиво – Вы занялись этим, и у вас, как и у меня, ничего не вышло.
– Но я хотя бы имел возможность вас увидеть, – ответил я ему.
– И вам это не очень-то помогло, – улыбнулся мой собеседник.
К пристани, тем временем, причаливал вапоретто.
– Этот идет в порт и к вокзалу, – сказал старик, – может быть, я и сам когда-нибудь воспользуюсь этим маршрутом, если решусь.
…Я поехал следующим вапоретто. До площади Сан-Марко.
Старик попрощался со мной и сразу же ушел с пристани. Отплывая, я видел его удаляющуюся фигуру. Он шел быстрым шагом, и я вдруг подумал, что ему, должно быть, меньше лет, чем мне показалось вначале.
Он все-таки решился.
Это произошло примерно через неделю после нашей встречи. Тем утром я должен был уезжать из Венеции. Мой поезд отходил через четыре часа. Взяв с собой сумку с вещами, я решил использовать оставшееся время для прогулки. Но вскоре я почувствовал, что проголодался, и решил позавтракать. В тот момент я находился на Кампо Маргарита, и, так получилось, что я зашел в то же кафе, в котором впервые увидел старика-художника. С тех пор как мы расстались, тогда, на пристани, я часто думал о нем, но с каждым днем мне было все труднее восстановить в памяти подробности нашей встречи. Как будто не неделя прошла с тех пор, а месяцы или даже годы. Мой ночной маршрут, старик в комнате, наш разговор, неоконченная картина, занимавшая стену студии – все дробилось, наслаивалось друг на друга, становясь все более зыбким, прозрачным, теряя цвет и четкость очертаний.
Ожидая официанта, я листал газету – я купил ее, чтобы практиковаться в итальянском. На одной из последних страниц, внимание мое привлекла заметка, мелким шрифтом. Я не обратил бы на нее внимания, если бы не фотография. Нечеткая черно-белая фотография в самом низу страницы. Человек на фотографии выглядел молодым. Но я сразу узнал его. Старик, с Набережной нищих. Я вдруг почувствовал, что у меня дрожат руки. Тем не менее, я читал заметку очень внимательно, стараясь угадывать значение незнакомых мне слов.
Пассажиры парома «Морской дракон», следовавшего на Корфу, вчера после полудня, были потрясены, когда их попутчик упал замертво на верхней палубе судна. Это трагическое происшествие случилось вскоре после отплытия из порта, когда, пройдя канал Джудекка, паром поравнялся с островом Сан-Джорджио Маджоре. Лучано Винетти, 68, находившийся в толпе туристов, осматривавших окрестности Венеции с борта судна, схватился за сердце, зашатался и упал, потеряв сознание. Один из пассажиров, дипломированный медбрат, попытался оказать пострадавшему первую помощь, однако через несколько минут тот скончался, так и не придя в себя. Прибывший на полицейском катере судебный врач определил как наиболее вероятную причину смерти остановку сердца. Никаких признаков насилия на теле обнаружено не было. Поначалу внимание полиции привлек необычный пояс, обнаруженный под плащом у покойного. Пояс представлял собой кусок ткани, вышитый золотыми нитями и украшенный драгоценными камнями. Однако при более тщательном рассмотрении удалось установить, что ни золото, ни камни не являются настоящими.
Винетти принадлежал к одному из старейших, хоть и обедневших, аристократических семейств города. Известно, что в молодом возрасте он изучал живопись, однако, как удалось выяснить нашему корреспонденту, Винетти уже долгие годы не занимался рисованием, живя на скромную ренту. На снимке: Л. Винетти.
Острая тоска пронзила меня – как если бы умерший был не случайным собеседником, а давно знакомым и близким мне человеком. Но где-то в глубине этой тоски была легкость, и даже торжественность. Я представил себе корабль, медленно плывший среди стрельчатых окон, печных труб и часовен; закатное солнце, поравнявшееся со шпилем колокольни на Сан-Джорджио Маджоре – в свете его лучей вода лагуны казалась огненно-золотистой. Я словно видел это глазами Лучано, но потом ракурс резко изменился, и за тем его взглядом – напряженным, стремительным, устремленным внутрь, выхватывающим там, в глубине, все большее пространство – я уже не мог последовать. Я не мог увидеть, куда привел его этот взгляд.
Я расплатился, вышел из кафе. Мне трудно восстановить в памяти, куда я шел. Помню, что я сидел на скамейке в каком-то садике, окруженном щербатыми кирпичными стенами. Там стояли каменные кадки с осенними цветами – красными, оранжевыми и фиолетовыми – и росла пальма, и, если бы не мерные всплески мутноватой зеленой воды в проломе изгороди, можно было бы забыть о том, где я нахожусь. И вдруг я понял, что не могу просто так, взять и уехать отсюда. Я почувствовал, что в этом городе, который я не могу понять, и в котором не могу ничего угадать, от меня что-то зависит. Зависит именно сейчас, когда я знаю, что идут мои последние часы и минуты в Венеции. Обратный отсчет. Несколько минут я провел в оцепенении. А потом вскочил и побежал к пристани вапоретто. У меня оставалось два с половиной часа. Я знал, что нужно делать.
Едва дождавшись нужной мне остановки, я поспешил к знакомой набережной. Перепрыгивая через ступеньки, я поднялся на лестничную клетку и толкнул дверь. Как я и предполагал, она была не заперта. Я сразу заметил, что в студии что-то изменилось. Спустя несколько секунд я понял, что с полок убраны все предметы – коробки, книги, рисовальные принадлежности – все это теперь отсутствовало. Картина была на своем прежнем месте, казалось, захватив опустевшую комнату, подмяв ее под себя, превратив в свое обрамление, удерживая взгляд наблюдателя. Мне вдруг пришло в голову, что эта комната была оставлена для меня. Мне в наследство. Освобождена как гостиничный номер для нового постояльца. Она осталась бы со мной, даже если бы я никогда тут больше не появился. Поэтому я и вернулся сюда. Я должен был что-то предпринять, сделать свой ход. И я чувствовал, что речь идет не только обо мне.