Клуб маньяков
Шрифт:
Из нее вышла дочь Харона.
Я бессильно опустился на песок, закрыл лицо ладонями и растворился во тьме. Некоторое время спустя на плечо легла женская рука.
Это была рука Лейлы. Я понял это, как только толика ее тепла вошла в меня.
Я вскочил, смотрел почти минуту.
Да это она! Это ее приязненная, заразительная улыбка!
...Мы обнялись и стояли так бесконечное время, стояли, пока души наши вновь не стали общими.
– Я думал, тебя нет... – сказал я, когда мы посмотрели друг на друга прежними глазами.
Взгляд Лейлы сделался укоризненным.
– Все мужчины такие. Стоит их от себя отпустить, так они сразу и думают, что никого, кроме них на свете нет.
– Какие слова! Откуда ты, пустынница, знаешь о мужчинах?
– Ты сам рассказывал! Не помнишь?
– Я все помню, но отделить явь от мечты я не в силах.
– Не в силах отделить явь от меня? – рассмеялась девушка.
– Да.
Мы вновь обнялись. На этот раз я чувствовал не только душу Лейлы, но и ее тело.
Затвердевшие соски.
Ласковые груди.
Нетерпеливый живот.
Вожделенные бедра.
– Расскажи, как все случилось, – спросил я потом.
– А с чего начать?
– С того самого момента, как меня ударили по голове в Чехелькуре.
– Ахмад-шах сказал мне, что тебя отвезли в пещеру, и в ней завалили...
– С лисом? – спросил я по инерции.
– Нет, никакого лиса не было.
Я сидел весь черный. Все у меня стало черным. Душа, мозг, сердце. Я рассматривал свои черные руки и видел, как Ахмад-шах насилует мою жену. Как она спит с ним.
Солнце поднялось над горизонтом. Красное.
– Ты была с ним? – наконец, спросил я.
– Нет, – ответила она твердо, и я, благодарный, поцеловал ее.
Глаза мои видели застывшие глаза Лейлы, ее неживое тело, они видели голый разжиревший зад и спину пыхтящего на ней Ахмад-шаха.
Ничего этого не было. Потому что своим «Нет» она это сократила. Мы это сократили. Двое всегда могут сократить то, что стоит между ними.
– Он запер меня в чулане и кормил хлебом с водой. Не знал, что я почти всю жизнь один хлеб ела. Потом отвел на женскую половину и заставил жен мучить меня парижскими тряпками и сладостями. Но я думала только о тебе. Видела, как ты лежишь в пещере и умираешь. Когда тебе становилось совсем плохо, я напрягалась и посылала тебе свою жизнь. Нас спасла Гюль. Она дала мужу порошок, и он поносил два дня. Потом она сказала, что это Аллах его карает за нас с тобой. И он меня отпустил. Я поехала к тебе, но пещера была пуста...
Лейла расплакалась. Он обхватил головку девушки руками и принялся пить слезинки.
– Вот так я плакала, увидев, что тебя нет, – сказала она, когда губы Чернова коснулись ее губ.
Солнце поднялось и жарило. Они сели в машину. Лейла достала пакет с продуктами, бутылки с парси-колой.
– А как я в ящик сыграл? – спросил Чернов, заворачивая в лавашный лист кусочки люля-кебаба.
– Ахмад-шах не хотел отпускать тебя живым. Ему надо было совершить кое-какие юридические формальности, чтобы дороже продать государству месторождение. А узнай твое тегеранское начальство о золоте Чехелькуре, то провернуть это дело он бы не смог.
– А откуда тебе это известно?
– Не найдя тебя в пещере, я поехала к нему. Он развел руками: «Значит, убежал». Когда я уходила, Гюль шепнула мне, что тебя убили и закопали в пустыне. Я упала в обморок и пришла в себя только дома.
Слезы полились из ее глаз.
– Представляешь, каково мне было входить в дом, в котором нет тебя, в котором никогда тебя не будет? Я хотела умереть. Но мама сказала, что ты жив, и что Ахурамазда поможет тебя найти.
– А кто такой Ахурамазда?
– Это зороастрийский бог. Он сотворил добро и зло.
– Ну-ну... Заратустра, Добро и Зло, Ахурамадза или Ормузд с личным сатаной под именем Ангра, Авеста и если человек не помогает добру, то будет наказан? И еще огнепоклонничество? – выдал Чернов, все, что знал о древней религии.
– Да. Мама сказала, что ты живешь в двух мирах: в мире Зла и в мире...
– И в твоем мире.
Лейла светло улыбнулась.
– Да.
– Сдается мне, что в твоем мире зла не меньше, чем в моем.
– Это зло принес ты. Его в тебе очень много. Ты поссорился со стариком Удавкиным, его зло подпиталось твоим, стало большим, и пришел Харон.
– Так я не делал Удавкину зла! – возмутился Чернов.
– Да, не делал. Ты держал его в сердце и был наказан. Понимаешь, зло в сердце – это огонь, на который летит зло. Так же, как к добру в сердце стекается добро.
– Ну ладно, а как же Ахмад-шах? На какое мое зло он прилетел?
– Тебе было мало меня. Ты хотел, чтобы на меня смотрели люди и завидовали тебе. Ради этого ты стремился в Париж, стремился, зная, что там ты можешь меня потерять. И ради этого Парижа ты нашел это золото, и потерял меня здесь.
– Я не потерял...
– Не факт. Ахмад-шах ищет нас. Его люди повсюду.
Горестно посмотрев на меня, Лейла включила зажигание, и мы поехали.
– А как твоя мать меня нашла?
– Она разожгла огонь в своем доме и взмолилась к Ахурамазде. Он наслал на нее видение, в котором она увидела тебя закопанным в землю. И еще он сказал, что ему поклоняется шофер Ахмад-шаха, который знает, где ты есть. Мама поехала к нему, и он с близкими друзьями выкопал тебя.
...Мы ехали к океану. В кузове нашей машины лежали пять или шесть холщовых мешков с пожитками. Машину вел я. Лейлу поташнивало, и она, сморщив личико, смотрела в окно. Часа через полтора мы должны были добраться до Ираншахра – пальмового оазиса, ярко зеленеющего на восточной окраине одной из самых жарчайших пустынь мира – впадины Джаз-Муриан. Там мы решили заночевать перед рывком к океану.
Я сердился на жену – всего лишь на четвертом месяце, а уже кокетничает... Вот и сегодня мне, видимо, обломится.
– А можно я еще раз женюсь? – спросил я, чтобы досадить. – Мне говорили, что в Ираншахре много красивых девушек...
– Как хочешь милый, – натянуто улыбнулась Лейла, пытаясь совладеть с очередным приступом тошноты. – Но для этого нам придется заработать много денег...
– А как ты к этому отнесешься? Неужели тебе не будет неприятно? Быть не единственной, а с порядковым номером? И еще представь: ты захотела меня, а мне захотелось ее?