Клубничный Яд
Шрифт:
— Проклятье, — выдыхаю я, сжимая пальцами гранитный край.
Что мне делать с Бьянкой?
Я не знаю, но она останется со мной. Это не подлежит обсуждению. Она не будет в безопасности, если останется одна. Ее связь с нами, с Хулиганами — со мной, их Жнецом — может привести к смерти как от ее собственных людей, так и, возможно, от наших врагов. Люди ее отца наверняка уже ищут ее. Люди Лоренцо Моретти тоже, вероятно, пытаются ее найти, чтобы доставить к нему.
Моретти. Еще один человек, который считает, что имеет право на то, что принадлежит мне.
Однажды
Наилучший исход для меня? Жених Бьянки с пулей во лбу.
Услышав напряжение в голосе Килла, я тихонько выбираюсь из постели, чтобы подслушать его разговор с порога спальни.
«Если хоть кто-то приблизится к ней, я спалю вашу контору к чертовой матери вместе с вами».
Слова, которые Килл произнес человеку, находящемуся на другом конце телефонного звонка — Шону, именно так он его поприветствовал при ответе на звонок, — уже три часа не выходят у меня из головы.
Что, он теперь и с собственными людьми воюет? Он идет против них из-за меня?
Осознание, что он заступается за меня перед своим дядей — лидером Хулиганов, — вызывает тяжелое чувство в животе, как будто туда положили железную плиту. Я так долго мечтала о Килле, сходила с ума от желания почувствовать его губы на своих, но теперь… мы с ним под запретом. И я боюсь, что мы зашли слишком далеко.
Я не могу разрушить его мир.
Я не могу быть причиной, по которой он пойдет против своего дяди и отвернется от своих братьев.
И нельзя забывать о том, что он сказал про «итальянцев», про мою семью:
«Если они выйдут за рамки, я всех их уничтожу, пока никого не останется».
Джино, мой кузен. Все мои кузены. Они — люди, сформированные обстоятельствами нашей жизни. У них нет выбора, нет другого пути, кроме этого. Я обязана своей семье — своим телом, своей утробой. А мужчины выполняют свой долг, отдавая жизни.
Мы все — заключенные.
Стоя у изножья кровати Килла, в его мешковатых спортивных штанах и огромной футболке, я сжимаю в руке туфли, а через плечо перекинут рюкзак, слезы жгут мне глаза.
Я не могу остаться. Но, приняв решение уйти, я чувствую пустоту. Будто выбрала неправильно. Будто оставляю часть себя позади.
Я смотрю, как его татуированная грудь наполняется воздухом, а затем с тихим выдохом опадает. Ком в горле настолько большой, что его трудно проглотить. Он ошибся, когда сказал, что я пытаюсь найти в нем хоть каплю человечности, что-то, за что можно зацепиться, чтобы его починить. Он не прав. Я не хочу исправлять его Тьму, я хочу в ней утонуть. Использовать ее, чтобы исправить себя.
Но теперь я боюсь, что всё это не имеет значения. Я обманывала себя, думая, что готова на отношения — хоть какие-то, — с таким мужчиной, как Киллиан Брэдшоу. И если быть честной до конца, я сама влезла в его жизнь.
Я
Я спряталась в багажнике его машины.
Я соблазняла его, крутилась перед ним, чтобы привлечь его внимание. И добилась этого.
И вот что из этого вышло.
Я видела, как он повесил голову, когда закончил разговор с Шоном. Слышала ту обреченность в его голосе, когда он прошипел: «Блядь», и швырнул телефон через стол. Понятно, что он разрывается. Он чувствует за меня ответственность, я уверена. У него доброе сердце, которое хочет защищать, и я дала ему того, кого нужно оберегать. Если я уйду сейчас, он, наверное, почувствует облегчение. Облегчение от того, что не придется больше думать о том, как меня уберечь, пока он ведет свои дела с моим отцом. Ему не нужно будет идти против своих братьев. Он сможет вернуться к своей жизни до меня.
А я смогу начать жизнь без такого дерьма вокруг. Без мафиози, без Хулиганов, без ирландских киллеров…
Так будет лучше для нас обоих.
Сорвем этот гребаный пластырь, и никто не пострадает. Кроме меня, разумеется.
Тихо прокравшись в гостиную, я бросила взгляд на дверь в кабинет Килла. Босиком пересекла деревянный пол и толкнула дверь, вздрогнув, когда петли издали тихий скрип в тишине.
Открыв ящик стола, я не нашла ничего, кроме папок, так что открыла другой. Сердце замерло, когда я увидела пистолет и пачку купюр, скрепленных золотой прищепкой для денег.
Слезы, которые я сдерживала с того момента, как решила уйти, начали катиться по щекам. Я быстро их стерла и сунула деньги в задний карман. Я не смогу далеко уйти без денег и работы. Мне нужна помощь, чтобы убраться как можно дальше, а потом я верну долг. Я знала, если бы он понял, что я собираюсь сделать, он сам бы мне их дал. Хотя, в глубине души, понимаю: если бы он узнал, что я собираюсь уйти, он бы меня не отпустил. А видеть его глаза, когда он осознает, что я ухожу… это бы заставило меня остаться.
Быстро взяв ручку с его стола, я оторвала лист бумаги от блокнота и нацарапала записку:
С запиской в руке я тихо прошла на кухню и оставила ее на столе, затем выскользнула в коридор, убедившись, что дверь за мной заперта.
Вот и всё. Назад пути нет, если только я не разбужу его. Но если я это сделаю, он увидит записку, поймет, что я ухожу. Нет, надо продолжать двигаться, как бы больно это ни было.
Я двигаюсь вперед по коридору и проскальзываю в лифт, где, наконец, обуваюсь, и выхожу на холодный утренний воздух. С каждым шагом боль в груди — та самая боль от осознания, что я ухожу от мужчины, который кажется мне родным, как будто мы делим одну кровь, — усиливалась, будто мои ребра трещат, а сердце вырывают наружу.
«Это правильно», — думаю я, продолжая шагать к автобусной остановке.
Проскользнув через вход в здание, я тихо пробираюсь мимо двери моего домовладельца и поднимаюсь по лестнице на второй этаж.
Снаружи еще достаточно рано, улицы Дориана тихие, но где-то вдалеке уже слышится шум пробуждающегося города, а солнце медленно поднимается над горизонтом. Мне нужно забрать свои вещи оставшись незамеченной и отправиться на вокзал, чтобы купить билет подальше отсюда.