Клубничный Яд
Шрифт:
В детстве во мне всегда отзывались слова Нормана Казинса:
«Смерть — не самая большая потеря в жизни. Самая большая потеря — это то, что умирает в нас, пока мы живем».
Эта цитата особенно прочно запала в мою душу после того, как Киллиан, каким я его знал, был погребен в сосновом ящике и похоронен заживо, уступив место Киллу, рожденному из разложения. С тех пор я часто задавался вопросом — несмотря на гордость за продолжение семейного дела, действительно ли я вершил правосудие во
Потом я вырос. И с каждым убитым мной человеком я убеждался, что их души умерли задолго до этого. Я всего лишь избавлялся от живых тел, не приносящих пользы, только распространяющих зло, мерзость и самодовольство.
Тогда единственным вопросом стало — что умирает внутри меня?
Сначала казалось, что каждая забранная жизнь уносила кусочек моей человечности. И, возможно, это так. Но вскоре я понял: человечность переоценена. В своей сущности она ущербна, лжива и слаба. Потеря этой человечности в пользу зверя внутри меня была хорошей вещью. Так я научился не тратить себя на мелкие эмоции вроде сомнений.
А затем и на эмоции в целом.
Теперь, кажется, стоит опасаться еще большей потери, которая принесет намного больше ущерба. Потерять ее — значит пробудить во мне истинно извращенного убийцу. Почти ненавижу эту ответственность, растущий в груди огонь из-за маленькой гадюки. Рыжий ангел с поцелуями со вкусом клубничного яда.
Какой же я глупый зверь.
— Всем ясен план? — спрашивает Шон, оглядывая зал, заполненный Хулиганами, выискивая в их глазах хоть малейший намек на неуверенность.
— Эта сделка с Альдо состоится через три дня, так что, если у кого-то есть вопросы, сейчас самое время задать их.
Моя правая рука скользит в карман брюк, и пальцы цепляются за тонкую цепочку, на которой висит кулон Рыжей. Я ощупываю каждое звено, пока подушечки пальцев не касаются маленького сердечка. Волна облегчения накатывает на меня, — это украшение словно проводник к итальянской гранате, которую я жажду каждую секунду.
Я встаю и оглядываю комнату.
— Каждый должен знать свою позицию и обязанность. Те, кому не поручено конкретное задание, всё равно должны быть предельно бдительными. У нас нет причин полагать, что сделка пойдет наперекосяк или что итальянцы замышляют что-то недоброе. Но мы должны быть готовы к войне, если она постучится в нашу дверь.
— Именно так, — добавляет Шон, подтверждая мои слова: — Как и всегда.
— Каждый этап плана должен пройти гладко, — продолжаю я, спокойно проходя от одного угла цементного помещения к другому. — Если вы — Смотрящие, это всё, что вы делаете. Ваши глаза прикованы к грузовику. Вы сообщаете следующему посту, что он проехал через вашу территорию без проблем, затем следующий Смотрящий делает то же самое, и так далее. Никаких телефонов, никакой дрочки, никаких ебанных отвлекающих действий! Всё ясно?
Я окидываю взглядом море кивающих голов, стараясь не обращать внимания на тревожное чувство в костях, подсказывающее, что что-то
— Если вы со мной на доках, чтобы принять грузовик и перегрузить товар в контейнер, прижмите свои гребаные уши прямо к стене. Будьте на чеку, глаза на затылке. Мы используем восточный док, который редко задействуем, чтобы изменить привычный маршрут. Мы не ожидаем нападения, но, как я сказал, мы должны быть готовы к войне, джентльмены.
— Мы идем, готовыми биться до усрачки, Килл! — кричит кто-то из толпы, и остальные Хулиганы взрываются свистом и криками.
— Хорошо, но это вам не гребанные школьные футбольные игры! — рявкаю я, срывая голос. — Если итальянцы что-то замышляют, на кону ваши жизни. Брат защищает брата, так что если ты падешь, то и мы тоже. Будьте готовы ко всему, но не смейте приносить самоуверенность на мое поле боя. Самоуверенность — для слабаков, она ослепляет. Она убеждает слабаков в их неуязвимости и убивает. Понятно?
Комната сразу затихает, и все снова кивают.
— Если вопросов больше нет, все свободны, — добавляет Шон. — Прошу всех быть завтра на стрельбище и не забыть забрать свои одноразовые телефоны. Никаких личных телефонов!
Затем он поворачивается ко мне и к людям справа от меня:
— Ребел, Гоуст, Килл, останьтесь.
Толпа Хулиганов встает и распадается на небольшие группы, обсуждая детали, они медленно поднимаются по лестнице и покидают подвал. Я встречаюсь взглядом с Финном и киваю ему, чтобы он остался. Он направляется к нам, а Гоуст и Ребел поднимаются со своих мест.
— Хочу, чтобы вы двое были со мной и Киллом в доках, — инструктирует Шон. — Нет ничего важнее, чем перегрузка из грузовика в контейнер и отправка на корабль. Дело должно быть сделано меньше, чем за час, и груз отправится дальше.
— У нас есть люди, размещенные на других объектах, вроде этого и казино? — спрашивает Ребел.
— Да, — отвечает Шон. — Всё работает в обычном режиме, парни. У нас везде будут глаза и уши. Даже таракан не сможет посрать, не сообщив нам об этом.
— Что касается тебя, — говорю я Финну. — Я хочу, чтобы ты остался у меня в квартире с Бьянкой, пока всё это происходит. Только до тех пор, пока сделка не завершится и я не смогу вернуться.
Он кивает.
— Значит, нянька. Понял.
— Я серьезно, — мой взгляд превращается в острый кинжал. — Никто не входит и не выходит. Даже доставщик пиццы. Никто. Не забывай, что она — дочь Альдо Росси, но также и моя обязанность, я должен защищать ее, — я делаю шаг к нему, предельно серьезный: — Это чуть важнее, чем просто «нянька».
Его губы искривляются в понимающей улыбке.
— Понял, Килл. Всё, что потребуется.
— Когда сделка закончится, — говорит Ребел, хлопая меня и Финна по плечу, — Мы отправимся в отпуск. В место, где можно будет потерять голову от дневной и ночной выпивки и бесконечного круглосуточного секса.