Клятва при гробе Господнем
Шрифт:
Испуганный ее бледностью, Шемяка вошел робко и остановился. Заозерский стал на колени перед кивотом, где находились в богатых ризах образа, и начал молиться. Все преклонили колена, и Шемяка следовал примеру других, сам не чувствуя что делает.
После трех земных поклонов Заозерский встал. София хотела подняться, но не могла. "Дочь моя милая", — сказал ей Заозерский. Яркий румянец показался на щеках ее, и она поспешно встала. "Дай мне твою руку", — продолжал Заозерский. Как будто лихорадка била Софию. Она опять побледнела и вся дрожала.
С неизъяснимым чувством радости, горести — нет! ни радости, ни горести — смотрел на нее Шемяка и без мыслей промолвил: "Княжна! родитель твой согласен на мое счастье, но ты…"
Глаза Софии обратились к нему и слезы, как крупный жемчуг, посыпались с ресниц ее. Она готова была лишиться чувств. Няня поддержала ее.
— Князь Димитрий Васильевич! — сказал Шемяка, — неволею только татары берут. Если княжна…
"Давайте мне ваши руки!" — отвечал Заозерский, со слезами на глазах и с улыбкою на устах.
София протянула руку, Шемяка тоже сделал, и ему показалось, что огонь пробежал по всему телу его, когда рука его коснулась руки Софии. Сложив руки их вместе, Заозерский проговорил: "Бог да благословит вас! Живите и веселите нас, стариков!"
Схватив руку Софии, Шемяка устремил взоры свои на глаза ее. Жарко вспыхнули щеки ее; она скрыла лицо свое на груди няни.
"Княжна, княжна! одно слово из уст твоих! Одно твое милое слово!"
— Полно, князь, — сказал Заозерский. — Девичьи слова дороги — их не скоро добьешься.
"И, матушка княжна! полно совеститься: ведь уже князь Димитрий Юрьевич теперь твой суженый, С Божьего и с родительского благословения!" — говорила няня.
— Нет, княжна! скажи мне, скажи, если я тебе не нравен, если ты не любишь меня… — говорил Шемяка, не опуская руки Софьиной.
"Да, скажи ему, родная!" — говорила няня, усмехаясь. София что-то пробормотала няне. — "Что говорит она?" — воскликнул Шемяка.
— Да, что говорит: я уж его и во сне сегодня видела! Вот что говорит она.
Напрасно София хотела загородить рукою уста нескромной няни: слова были сказаны; тайна ее открылась. Безжалостная старуха отодвинулась от нее, и София осталась одна, выданная страстным взорам Шемяки, с раскрасневшимися щеками, на которых бледность не смела уже появляться. София не знала, куда ей скрыться от людей, не смела поднять глаз. Шемяка любовался ею и не отваживался к ней приблизиться. Заозерский, няня и Шелешпанский смотрели на них улыбаясь.
"Ну, коли так, то о согласии ее и спрашивать нечего. Кто во сне девичьем мерещится, тот наяву любится. Да впрочем, ведь я ее не принуждал; она добровольно сказала мне: Да! Не правда ли, Софья?"
— Да, — прошептала она, едва внятным голосом. Шемяка — не говорил ни слова.
"Ну, поздравляю тебя, князь Димитрий Юрьевич: ты такой же молодец бить врагов, как уговаривать стариков и завоевывать сердца девушек. Поздравляю тебя!"
Заозерский обнял Шемяку. Шелешпанский рассыпался в поздравлениях после того, наговорил даже много и такого, отчего щеки невест горят ярче. Старики наши любили шутку и позволяли себе быть нескромными в шутках при таком случае. Дошла очередь до старой няни: весь сказочный набор приветствий рассыпала она, уподобляя невесту бурмитской жемчужине, белой лебедке, светлому месяцу, а жениха камню самоцветному, ясному соколу и светлому солнышку. "Да, я уж предвидела, — продолжала болтливая старуха, — что этому быть, когда с подноса княжны чарка упала, как она подносила здоровье князю Димитрию Юрьевичу. Дай вам, Господи, любовь да совет, мир да привет на тысячу лет. А теперь вам надобно, по нашему обычаю, поцеловаться. Поцелуй, как замок, два сердца смыкает, и после него уже нельзя воротиться, да и не захочется: так тебя и тянет к любимому человеку, которого хоть один раз в жизни поцеловал!"
Легко прикоснулся губами своими Шемяка к ротику Софии. "Княжна! — сказал он ей, — на земле ли я, или уже в раю небесном?" Взгляд, брошенный украдкой, взгляд нежности, заботы, замешательства, был единственным ответом Софии.
Долго хотел бы Шемяка пробыть в этом сладостном забвении самого себя, но Заозерский напомнил, что пора расстаться. Счастливец теперь имел уже довольно сил исполнить повеление старика. Заозерский и Шемяка встретили толпу бояр и дворян в большой комнате. Они собрались радостно приветствовать своего князя, поздравлять Шемяку и потом спешили готовиться к вечеру. Шемяка ушел в свои покои; ничего не говорил он о своей невесте с сопутниками — с ними не хотел он говорить — и Чарторийский и Сабуров проклинали Заозерского, думая, что их время уже миновалось. Так поступают все угодники страстей своего повелителя, если видят, что он разрывает ничтожный плен их. К вечеру весь дворец был освещен. Богато одетый, цветущий радостью явился Шемяка и казался первым красавцем в кругу придворных князя. Он в самом деле похорошел в несколько часов: время красит, безвременье старит. Вывели невесту, со всеми обрядами, в дорогом убранстве и, по прочтении молитвы священником, благословили дедовским образом жениха с невестою. Тогда мог Заозерский полюбоваться, видя рядком милую дочь свою с юным ее женихом. Пошли кубки по рукам. По странному смешению религиозных обрядов с житейскими обычаями, едва благословили невесту, и едва священник раскланялся, едва прошли слезы умиления и благоговение на лицах присутствовавших, во дворе княжеском застучали в медные тазы и железные сковороды, старики пустились в шутки и прибаутки, и хор девушек, подруг княжны, призванных к ней с обеда и разряженных, запел свадебные песни. Хотите ли знать их?
Не лежи, черный бобр, у крутых берегов, А черна куница возле быстрой реки; Не сиди, князь Димитрий, во чужом пиру, Князь ты Димитрий Васильевич; Снаряжай свадебку молодой княжны. Молодой княжны Софьи Дмитриевны! — Глупые вы люди, неразумные! Уж у меня свадьба снаряжена, Девять печей хлеба напечено, Десятая печь витых калачей, Витых калачей с завитушками; Девять поставов браги наварено, Десятый постав меду крепкого; Уж у меня приданое изготовлено! Девять городов, с пригородками, Девять теремов, с притеремками.