Клязьма и Укатанагон
Шрифт:
Однажды он ждал ее вечером, один, Маша была гдето с друзьями, они неделю почти не виделись, и когда она пришла, потащил ее в спальню, обнимая и целуя, несмотря на ссылки на усталость; тут, в спальне, пытаясь расстегнуть трудные крупные пуговицы на правильном костюме общественной деятельницы, ласково прошебуршал ей в ухо:
– Татусь, зачем вся эта шерсть, железные бюстгальтеры и обогревающие трусы?
– Это форма женщины на службе отечеству, уважаемый товарищ Никитин, – ответила она.
– Какие-то
– Не знаю, Паш, подозрения иногда бывают.
Она взволнованно смеялась и отталкивала его руки со словами «не лезьте, не лезьте, что это вы вздумали вдруг, Павел Николаевич», и отбивалась серьезно, он перевернул и взял ее, наполовину задрав, наполовину стянув что получилось, и его поразило, как она завелась и кричала при этом. Это было совсем не то, что ему нравилось, но невольное движение их интимных отношений шло именно в эту, брутальную, сторону.
В октябре, в один из выходных дней, вечером, она вернулась домой напряженная, в глаза не смотрела и не ответила на его «добрый вечер», пошла в ванную, потом в спальню. Понятно было, что последует разговор.
Он сказал:
– Татьяна, может, сначала чаю хоть вместе попьем, мы ведь тебя ждали.
Она ответила:
– Вы с Машей пейте, и пусть она идет спать, а я пойду полежу.
Потом, когда он пришел в спальню, она сказала:
– Паша, мне сказали, что ты возобновил старые знакомства.
– Что значит «старые»?
– Прежние, во Владимире.
– Тат, мне ведь карьеры не делать, я вообще старые знакомства не прерываю.
Татьяна пошла на кухню и вернулась в спальню со стаканом воды, выпила лекарство и поставила стакан на тумбочку возле кровати:
– Дело серьезное, Паша, давай говорить откровенно.
– Нет проблем, давай.
– Ты поддерживаешь материально, а фактически состоишь в руководстве владимирского отделения, в котором до двухсот юношей и девушек. Это так?
Он подумал, что она смотрит на него оценивающе, так, как, возможно, смотрела бы на рассыпавшиеся дешевенькие бусы: собирать или сразу сгрести в помойку.
– Выследили!
Сказал так горестно и проникновенно, что она невольно улыбнулась.
– Я не думаю, что тут можно отшутиться.
– Никто не собирается. Одно условие: помимо откровенности еще и честность.
– Честность? Ну, хорошо. Думаешь, Паша, это я с тобой нечестна?
Он внимательно посмотрел на нее и стал говорить медленнее, как бы объясняя суть:
– Говоря слово «честность», я не подозреваю тебя в желании обмануть и не говорю, что ты меня обманываешь, я говорю о тактике, впитанной всеми госорганами и очень ловко приспособленной к делам и решению любых вопросов.
То есть я говорю про общее лукавство и хитрые шпионские методы. Вас ведь научают всему этому, да, Танюш?
– Если нас чему и научают, Паша, как ты выразился, то это умению вести политический диспут и достигать результата, это часть профессии депутатов, политиков и общественных деятелей.
– Ну да, понимаю, но можно ли вот тут, – он положил руку на кровать, – отставить все эти депутатские методы и приемы, или это уже невозможно?
Он приглушил звук телевизора и смотрел на нее подчеркнуто внимательно.
– Я, Паша, это всегда оставляю за порогом, будь уверен, – сказала она.
– Спасибо, дорогая. Тогда скажи, пожалуйста, своей половине простую вещь: кто тебе это сообщил и такими ли точно словами?
– Я не уверена, что смогу тебе назвать фамилии.
– Ты не знаешь их фамилий?
– Нет, фамилии их я знаю.
– Так, понятно. Ну хорошо, не надо фамилий, назови государственный орган, в котором служат эти бдительные люди.
– Орган тот самый, Паш, не мудри. Скажи мне о том, что ты намерен делать.
– Нет, дорогая, ты не договорила. Был еще вопрос о том, сообщили ли тебе именно то, что ты сказала.
Татьяна молчала и смотрела на него.
– Можно я предположу: тебе сказали по-другому, но посоветовали начать разговор круче, именно с обвинения, чтобы услышать оправдания, так, да? Не обошлось без психолога в погонах? И обрати внимание на то, как ты привычно уже этим пользуешься.
– Да, Никитин, ты умный, но суть-то не в этом, суть в том, что до уголовки один шаг. Ты же знаешь, что НБП – экстремистская и запрещенная судом организация.
– Слыхали, да.
– Ты что, разделяешь… сейчас, вспомню, да: «слияние самых радикальных форм социального сопротивления с самыми радикальными формами национального сопротивления»! А? Самых радикальных с самыми радикальными! А что это, Паш, – самые радикальные? Это что? Насилие? Убийства? Как понимать?.. А вот такой лозунг: «Завершим реформы так: Сталин, Берия, ГУЛАГ!» Паш, ты что? Ты же нормальный человек! Что ты делаешь?..
– Ты говоришь, что суть не в том, что ты применяешь хитрые приемы и бог знает с кем советуешься о том, как поработать со своим мужем, да? А суть в том, что до уголовки один шаг и какие плохие нацболы, а я тебе говорю: нет, дорогая, суть как раз в том, что ты считаешь возможным употреблять дома, со мной, эти гэбистские штучки, пусть даже из самых лучших побуждений, и я не буду с тобой говорить абсолютно ни о чем, пока мы не согласимся в этом пункте: все это б…дство ты оставляешь там, снаружи, путинским б…дям.