Ключ
Шрифт:
— Тва-а-арь, — выдохнул Сет, за что и получил пинок под рёбра, пославший его в чёрный омут забытья.
Почувствовав, как обмякло под ладонями тело, грабитель принялся стягивать с жертвы сапоги, надеясь хоть тем утешить обманутые ожидания. И, когда, дёрнув два раза, шагнул вдруг вперёд за согнувшейся в колене ногой и, скользнув взглядом дальше, увидел полные стальной насмешки глаза, то успел ещё подумать: «Вот дьявол!» — прежде чем врезаться спиной в щелястые стены ближайшего дома.
Топь поднялась на ноги. Горячая струйка побежала по бедру, закапала в сапог. Топь отстранилась от боли, но это ощущение обжигающей тело крови было приятно. Ветер шевелил волосы, щекотал открытую шею. Носком сапога Топь подкинула посох, ладонь поймала полированное дерево. Скорее почувствовав, чем услышав щелчок, Топь выгнала из паза узкое лезвие и, сделав один длинный шаг, ткнула сползавшего по стене грабителя посохом, как копьём. Остриё вошло под ключицу. Провернув, Топь сделала шаг назад, неслышно освободив сталь из плоти.
Вылинявшая чёрная рубаха потемнела, человек — невысокий и серый, как мышь, мужичок лет сорока — закрыл рану левой рукой, правая лежала на земле безвольно.
— Су-ука.
Он едва не плакал от боли. Топь видела страх в его глазах. Но этого было мало. После секундного размышления Топь воткнула посох в землю. Приподняла рубаху Сета, не столько осматривая тело, сколько позволяя грабителю увидеть глубокую рану, нанесённую его ножом. Кровь шла всё так же сильно и не думала останавливаться. Внимательный наблюдатель, Топь следила за движением ножа с той секунды, как он пропорол плоть, до того мгновения, как остриё коснулось почки. Испытывая презрение к несовершенному телу, Топь сосредоточилась на исцелении раны, краем сознания наблюдая за грабителем. Для начала тот был несколько удивлён. Топь собиралась удивить его ещё больше.
Остановить кровь было просто. Так же легко, как направить воду в новое русло. К удивлению сидевшего у её ног человека прибавилась доля замешательства. Топь ухмыльнулась. Почерневшая рана дёргала болью с каждым ударом сердца. Это не мешало сосредоточиться на тканях.
Когда через минуту рана и не подумала затягиваться, Топь почувствовала бисеринку пота, сбежавшую по виску на подбородок.
Пальцы сами сжали края раны.
Человек у ног распахивал глаза всё шире, но это уже было не важно.
Плоть требовала энергии, чудовищное количество сил, которые уже почти вытекли вместе с кровью. Тело начал бить озноб. Топь попробовала собрать тепло солнечного света, разливающееся по коже, но его ничтожно малое количество всего лишь продлило агонию. Топь осознала вдруг, в какой тесной ловушке она заперта теперь. Это заставило её выругаться вслух.
Человек у ног вжался в стену, услышав иные интонации в голосе. Его охватывал ужас, и вечно рассудительная, холодная тварь вдруг почувствовала раздражение. Не так она хотела добиться поклонения, поселить слухи в городе. Секундное раздумье едва не заставило её отступить, но осознание червячка страха, засевшего глубоко внутри, — страха смерти, окончательной и бесповоротной на этот раз, — привело её в ярость.
Грубо, неумело управляясь с незнакомыми материями, она разогнала обменные процессы, как в горне, сжигая запасы подкожного жира. Лёгкие работали как мехи, клокотание и свист вырывались из не справляющегося с потоками воздуха горла. Пузырясь сукровицей, зарастая диким мясом, на глазах рубцевалась рана. Побелевшие зрачки пялились незряче. Это было неимоверно трудно. Боль, скрутившая тело, загнала сознание Сета ещё глубже и почти коснулась Топи. Она даже не заметила, как завозился человек у её ног, отполз на карачках в сторону, вскочил и побежал, придерживая безвольно болтающуюся руку.
Когда дело было сделано, Топь упала на землю.
Ей не нужны были глаза, чтоб увидеть, как неловко, уродливо срослись края, как змеисто бугрился покрытый тонкой кожицей шрам, но она подняла руку, чтоб убедиться, — по щекам текли слёзы стыда и ярости.
Это отняло последние силы.
Она боялась уйти, оставив без присмотра свою темницу. Она боялась возможных прохожих. Она боялась возвращения Сета. Она не верила, что, отступив раз, захочет снова взять власть в свои руки. Каждый шорох заставлял её вздрагивать, а медленно темнеющее небо нависало подобно секире карающего палача. Слабые не живут в трущобах долго. Но когда рядом послышались невесомые шаги, а на лицо упала тень ещё более тёмная, чем тень от погрузившихся в сумрак домов, Топь почти обрадовалась. Она приготовилась почувствовать моментальный ожог на горле и недолгую, но такую приятную пульсацию расстающихся с остатками крови вен.
Вместо этого её ткнули палкой в ладонь — кожа успела схватить отпечаток неровно обломанной ветки, влажной ещё не высохшим липким соком.
Топь подождала минуту. Вокруг было тихо. Она собрала те силы, что копила за всё время долгого, медленно идущего на закат дня, и повернула голову.
Рядом, сидя на корточках так, как никогда не сидят выросшие в домах дети, тёмная, сжавшаяся в комок тень катала пальцами ноги посох. В бледном свете первых звёзд сверкали зубы и белки глаз. Где-то близко раздавался крысиный писк.
— По-мо-ги… — прохрипела Топь.
Тень замерла, почти слившись с чёрными стенами домов, через секунду — отбежала в сторону. Задержалась. Быстро перебирая руками, потянула на себя посох.
Тоска, охватившая Топь, поразила её саму. Тело реагировало странно — сжалось невольно сердце и засосало, мучительно-тянуще. Едва уловимый перестук ладоней по полированной поверхности посоха прекратился. Человеческий ребёнок перехватил тяжёлый шест двумя руками и, держась как можно дальше, снова ткнул — остриём прямо в ногу.
Тело застонало раньше, чем Топь успела сцепить зубы.
Ловко орудуя посохом как рычагом, мечась юрче белки и не рискуя подходить близко, тремя сильными толчками он перекатил тело Сета под стену дома. Топь глядела вслед убегающей тени и не испытывала сомнений в её возвращении. Проваливаясь в полусон — непривычное, пугающее состояние истощённого разума, — Топь отстранённо размышляла о странностях человеческой природы. Когда-то давно это могло бы показаться ей даже забавным.
Не позже чем через час послышался скрип несмазанной оси, и на задыхающееся от приближающегося зловония тело была вывалена полная тачка полусгнивших отбросов.
Придя в себя от шока, сквозь подступающую к горлу тошноту Топь почувствовала волны живительного, так необходимого ей тепла. Под удаляющийся скрип одного колеса она с воодушевлением принялась за дело — ускоряя гниение, подстёгивая работу бактерий. Окунувшись в простые и так хорошо знакомые ей процессы, она вдруг почувствовала себя дома.
Скрип колеса раздавался ещё трижды за ночь. А к утру у Топи было уже достаточно сил, чтобы подняться.
Задолго до рассвета, в серых сумерках, когда ночные работники уже отходили ко сну, а дневные трудяги ещё спали сладко и крепко, из чёрной зловонной лужи выбрался человек. Одежда его промокла, длинные светлые волосы слиплись и висели грязными сосульками. Он заметно похудел и осунулся за ночь, а у губ прорезались две вертикальные морщинки, сделав его отстранённую улыбку ещё более жёсткой.