Ключ
Шрифт:
Пока первый маленький помощник спешил к ней, Топь успела хорошенько вымыться. Вытершись насухо, в одной рубахе и сапогах — из щелей неконопаченой бочки на добрую половину двора натекла изрядная лужа — Топь поднялась в свою комнатку, на верхний этаж. Лестница круто взбегала с балкона одного этажа на балкон другого. Перила были увешаны стираным бельём. Хозяева следили за добром в распахнутые двери, и, поднимаясь, Топь слегка познакомилась с каждым: город и впрямь был осаждён ремесленным людом — лишь малая часть их оказалась крупным ворьём или мелкими мошенниками. Топь запомнила вышибалу — бывший матрос, он раскачивался в гамаке, натянутом из угла в угол вместо громоздкой кровати из неструганых досок. Дверь он открыл скорей для того, чтобы чувствовать хоть какой-то ветерок в тесной коморке, и крепко
Этажом выше нашёлся нищий, занимавший в уличной иерархии не последнюю ступень. Его комната удачно располагалась прямо под той, что снимал Сет. Когда Топь открыла оба замка — навесной и потайной, мальчишка уже возился на крыше. Оставив дверь нараспашку, Топь прихватила с перил высохшие холщовые штаны, стянула сапоги и села на кровать — одеться. Мальчишка осмелел. Справедливо полагая, что человек, чьи ноги заняты парой штанин, вряд ли сумеет быстро вскочить, он мелькнул в дверном проёме лохматой макушкой и вновь скрылся за притолокой. Сет поднялся, затягивая пояс, снова присел, принялся чистить сапоги.
И вот зверёк осмелел настолько, что по-птичьи уселся на перила балкона, готовый прыгать вверх — на крышу, или вниз — во двор. Топь осторожно, почти нежно касалась его разума и не находила ничего, кроме любопытства, да ещё, пожалуй, узнавания. Интерес был слишком неустойчив. Топь видела: стоит ребёнку отвлечься на миг, он тут же забудет о ней — до следующей встречи, конечно. Память-то у мальчишки была цепкой и острой, но хранила тысячу совершенно ненужных мелочей. Не рискуя заглядывать глубоко — грубое вторжение могло напугать, — Топь всё же сумела узнать бездну всего о трущобах, базаре, казармах. Яркий, неупорядоченный калейдоскоп воспоминаний едва поддавался контролю, и, когда мелькнуло вдруг знакомое лицо — дёрнулась в руках сапожная щётка, — Топь не успела ухватить поток мыслей, поняла лишь, что всего пару дней назад мальчишка видел Никиту в общей камере дозорного участка богатого пригорода.
Когда сапоги были вычищены, Топь обулась. Мальчишка уже привык к ней и не пытался сбежать, к тому же Топь готова была поклясться, что он нащупал протянутый к нему мостик и теперь сам неосознанно скользил по поверхности её сознания. Поднявшись, Топь присела перед стоящим посреди комнаты тазом, до краёв наполненным зацветшей дождевой водой. Поддавшись лёгкому прикосновению мысли, чёрная поверхность вспучилась полураскрывшимся цветком.
Мальчишка спрыгнул с перил прямо в комнату, припал жадно взглядом, пряча руки за спину, боясь коснуться. В следующий миг цветок рассыпался брызгами, окропив лица обоих. Топь вздрогнула: так дерзко оттолкнули её, выхватили стихию из рук — в центре таза кипела чёрная воронка. Отстранив мягко, но решительно, Топь вновь, на этот раз медленно, выгнала стебель, лепестки, бутон…
Уже к вечеру мальчишка создал первую фигурку, напоминавшую чем-то крысу, — расплывчатая, нечёткой формы, она скакала по всей поверхности воды, и прыжки эти были настоящие, иногда — довольно высокие. Мальчишка вполне по-человечески хохотал, Топь поймала себя на слабой усмешке. В следующий момент она ударила рукой по воде, расплескав, демонстрируя — игры закончились. Мысленный посыл был скуп и точен — принеси посох, загляни в трактир «Топор и удавка», — мальчишка повиновался. Ощерившись внешне и покорно — внутренне. Топь не стала контролировать его.
Нестерпимая духота разлилась над городом. Тучи клубились под небосводом, недвижимые, полные непролившимся дождём. Ни дуновения ветерка не трогало тёмных крон. Моряк проснулся и напевал что-то под нос, разогревая на тигле остатки обеда. Слова были едва слышны, а пряный запах напротив — наполнил собой густой, раскалённый за день воздух и оттого казался особенно сильным. Топь почувствовала вдруг, что голодна. Целый день она занималась с мальчишкой, игнорируя потребности тела. Едва успев устроиться в таверне, Топь послала служку за провизией. В углу, топорщась перьями лука-порея, ждала своего часа полная корзина припасов. Отрезая
Побирушка спал беспокойно — его мучили боли в спине. Нынче днём его взашей прогнали с рынка: какой-то деревенский олух заподозрил в нём базарного воришку и отоварил тяжеленной дубиной пониже лопаток. После он присел было на ступенях храма, да скороспелый синяк не давал покоя, и нищий ушёл, не собрав и половины дневной выручки. Работать с таким свежим воспоминанием было необычайно легко. Штрих — и парень, ворочавший под стенами привоза пыльные мешки с просом, превратился в вооружённого алебардой стражника. Топь не поленилась, с точностью воспроизвела образ того стража, что несколько дней назад отволок в участок «её» Крысеныша. Теперь нищий был уверен, что служитель правопорядка без всякой причины, походя, отоварил его древком, а это уже был повод для жалобы в гильдию. Синдикат, контролировавший ход абсолютно всех дел не только столицы, но и государства, давно и прочно установил почти ритуальные отношения между всеми своими структурами. Вся власть на улицах города принадлежала Мастеру, вне зависимости от того, носила ли она обноски или алебарду на плече. Топь собиралась внести большую смуту в маленькую империю Мастера. А заодно и наказать человека, обидевшего её нового слугу.
Закончив, Топь потянулась. Съеденное легло в желудке тяжестью, отчего-то не чувствовалось ни прилива сил, ни бодрости — неудержимо клонило в сон. Следовало бы найти того воришку, что так удачно пырнул её ножом, и, вытянувшись на постели, Топь действительно подумывала заняться этим. Начатая почти сутки назад работа требовала завершения. На ближайшие дни столица должна стать её вотчиной. Спеша к заветному тайнику, Топь не просто прощупывала улицы в поисках нужных ей людей — каждый, к чьему сонному разуму прикоснулась Топь, получал либо метку, и мог спокойно дальше заниматься своими делами, до тех пор, пока время или расстояние не притушат знак «бесполезен» в их разуме, либо тонкую прочную нить постоянной связи. Не так уж велика была столица: трущобы да базар, кварталы цеховщиков — средоточие городских будней, дворец и пригород. Закрыв глаза, Топь погрузилась в полудрёму.
Вечное одиночество — щедрый дар уникальности. Топь никогда не понимала стремления к себе подобным. Люди забавляли её, привнося новое, но ручеёк информации был столь скуден и мелок, что она не придавала им особого значения. Жизни листались, как страницы достаточно скучной книги. Маленький город, большой… — Топь не видела разницы. Незримо скользя над сонной столицей, она едва могла найти что-нибудь действительно занимательное. Лишь порт, полный снами о море — солёными, терпкими, — вызывал живой интерес. Да ещё этот ребёнок… Мысль возвращалась к ученику: богатый, пластичный материал. В них было что-то общее, да, пожалуй. Необычайно сильные способности для человека. Только раз Топь видела подобное — Вестник тоже пришёл в образе мальчишки.
Тот был уже взращён, выпестован, пусть и слепым, неспособным раскрыть все тайны сознания учителем. Вестник не умел управлять собственными силами, а значит, не мог причинить вред: речь, имитация разума, мешала ему, — и Топь отпустила их с миром, и старика, и мальчика. Крысеныш был гораздо опаснее, поскольку и раньше чуял свою силу, а теперь осознал её, пусть и не вполне. Обратной дороги не было, начав учиться, он и сам смог бы потом раскрыть свои способности. Как и Топь, сжигаемый неутолимым любопытством, он искал бы новых возможностей, а страсть к опасным забавам развилась бы в дьявольскую изобретательность. Как это случилось и с ним… Он тоже всегда был один, ни семьи, ни друзей. Сначала он просто следил за проходящими обозами, подбирал в дорожной пыли просыпавшиеся из худых мешков зёрнышки пшеницы, ржи, ячменя, чтобы зажарить горстку на придорожных камнях и закусить вялым капустным листом, позже — дрался с полудикими псами за брошенную у кострища кость. Когда подрос — не раз просился в отряды наёмников при обозе, да те не хотели тратить ни времени, ни доброй еды на высокого тощего пацана с не по годам холодным, настороженным взглядом серо-стальных глаз. Тогда зажглись первые искорки ненависти к обозам. Чуть тлеющая обида, которая, наверняка поутихла бы со временем.