Ключи и замки
Шрифт:
Процедуры пункции костного мозга с забором материала мы производили четыре раза, и всякий раз девочка кричала страшно, признаться, я всегда не мог выносить криков, вообще громких звуков, они раздражали меня, но никогда до сих пор, они не пронзал меня до самого сердца. И сегодня по окончании экзекуции, я просто не смог уйти сразу из манипуляционной, как делал все предыдущие дни. Почему? Я не знаю, но впервые в жизни моё сердце дрогнуло, и я не ушёл, отвернувшись и борясь с желанием заткнуть уши, а взял на руки кричащего ребёнка, которого некому было приласкать и успокоить. В первый раз в жизни я держал в
– Не бойся, малышка Ли, засыпай, – сказал я ласковым голосом, удивляясь самому себе. – Больше никто не станет тебя мучить. Теперь всё будет хорошо.
Она будто, и правда поняла меня, посмотрела некоторое время мне в лицо, а потом гримаска страдания окончательно исчезла с её личика, она зевнула и закрыла глаза, засыпая. А мне не хотелось класть её в колыбель. Мне хотелось держать её, этот потеплевший в моих руках комочек, доверчиво позволяющий качать себя. Я не знаю, когда бы я положил девочку в колыбель, если бы не вошла Лоли, сказать, что пришла няня. И, надо сказать, я с неимоверным усилием заставил себя отдать малышку.
На этом моё общение с Ли должно было закончиться, но я неожиданно обнаружил в себе желание видеть её постоянно, наблюдать, как она растёт. Для этого я придумал повод, что ей, якобы, нужно наблюдение. А на деле я просто хотел видеть её, быть уверенным, что её любят, что она получает всё, что и Всеслав. Так и было. Даже капризный и своенравный Всеслав, которому к рождению Ли исполнилось два с половиной года, принял «сестру» без ожидаемой ревности, напротив, долго смотрел на появившуюся в его огромном доме, похожем на мрачный замок, девочку, а потом принёс свои лучшие башмаки и, протягивая ей, сказал почти просительно, что я вообще впервые слышал от этого противного мальчишки:
– Пойдём? Пойдём, игъять.
В этот момент я понял, что Всеслав, единственный ребёнок в этом доме, страшно одинок, несмотря на то, что окружен заботой с самого рождения. Позднее, при случае я сказал Агнессе:
– Вашему внуку полезно было бы отправиться в нормальную школу.
Агнесса удивлённо взглянула на меня.
– В школу? Ему трёх нет.
– Это неважно, он должен общаться с другими детьми.
– Н-да?.. Но ты сделал ему подружку, как я понимаю. Так что, он не скучает уже.
– Ли ещё младенец, и она девочка. Ему нужны ровесники, мальчишки, он не должен расти один.
Агнесса подняла бесцветную бровь.
– Ты что это, Афанасий? Твоё ли это дело о воспитании моего внука рассуждать? Знай своё место, лекарь.
«Лекарь»… нет, это ещё по-божески, как говориться, спасибо, что рабом не назвала меня, того, кто постиг науки прошлого и не только естественные, не только историю, не только математику, физику и философию всех прошедших столетий, но мог несколькими молекулами только мне известного яда убить всё население Вернигора вместе с домашними животными и всеми растениями, или другими несколькими молекулами убить только людей, а третьими только мужчин, или только женщин, или только детей… По сути, в возможности рассеять смерть я был всемогущ.
Вот с жизнью было намного сложнее… Жизнь в руках Господних,
Встречая сегодня мою милую Всемилу, или Ли, в неполные семь лет спокойную и рассудительную более, чем многие взрослые, я испытывал неловкость. Я привык приходить к ним в замок каждую неделю, приносил подарки им с Всеславом, моим рукотворным детям, которые не были моими по крови, но я единственный человек, который имел отношение к их появлению на свет. А теперь я должен был снова причинять боль этой девочке, которая вызывала во мне столько нежности. Единственное живое существо на всей Земле и во всей моей жизни, которое пробуждало во мне чувства.
Ли вошла в мой кабинет, куда её привели по моей просьбе, в синем суконном платье с белым воротничком. Полагаю, подобные носили лет двести назад, судя по сохранившимся картинкам. Я мог бы не видеть её во время этих процедур, не встречаться с ней, чтобы не видеть сейчас её глаз, огромных, тёмных, которые смотрели на меня доверчиво и радостно, она всегда радовалась моему появлению. Я мог бы не видеть её, но я посчитал нечестным и малодушным спрятаться за спины коллег. Да, эту болезненную процедуру задумал и назначил я, пусть Ли знает об этом. С моей стороны в этом было что-то мазохистское, я думал про себя: ты считаешь меня добрым дядюшкой Афанасием, а я злой монстр, который даже создал тебя для того, чтобы подвергать вот этой боли… Я будто хотел, чтобы она стала ненавидеть меня и бояться, тогда я, быть может, смог бы перебороть потихоньку свою странную привязанность к ней, и снова зажить своей медленной холодной и такой счастливой спокойной жизнью.
Но малышка предупредила все мои слова и сказала:
– Дядя Афанасий, мне сейчас больно будут делать? Ты не волнуйся, я потерплю.
– П-почему ты решила, что будет больно? – заикаясь, спросил я, думая в ужасе, неужели она помнит всё?
А Ли посмотрела на меня удивлённо:
– В прошлый раз было очень больно.
Я присел около неё.
– В прошлый раз? – я не мог поверить, что она помнит прошлый раз, этого просто не могло быть.
– Да, – кивнула Ли, сама удивляясь. – Ты меня взял на руки потом, говорил ласковым голосом. Я с того дня тебя помню.
И улыбнулась. А мне стало окончательно не по себе.
Надо сказать, Ли говорила очень чисто, несмотря на нежный возраст. Сейчас был май, ей не исполнилось ещё семи, только будет через три недели, так что развивалась Ли быстро и гармонично. Но то, что она говорила сейчас, было неправдоподобно. Невозможно, чтобы младенец помнил то, что происходило с ним в первые недели после рождения. Невозможно, но Ли это помнила…
– Ты не волнуйся, дядя Афанасий, я не буду так плакать как в прошлый раз. Я же знаю, что это для того, чтобы мама не болела.