Ключи и замки
Шрифт:
А в последние недели её кобыла Гроза стояла без дела, потому что Ли запрещена была верховая езда из-за опасности переломов, а это для неё сейчас могло быть смертельно, так сказал дядя Афанасий, поэтому Ли создавали полный покой, хотя она и не слушалась и сбегала со мной в сад во время дневного сна, на котором все и всегда настаивали. Но, чем дольше болела мама, чем больше проводили процедур ей и Ли, тем хуже с становилось им обеим. Вот сегодня я даже не знал, что Ли уже вернулась, что она в саду, как не знал и того, что мама в это самое время умерла…
…И я не знала, потом
Моя голова была заполнена туманом, а тело какой-то горячей болью, поэтому мыслей почти не было. Вообще, я не припомню, чтобы когда-нибудь болела, поэтому теперешнее состояние было для меня непривычным, непонятным. Я больше чувствовала аромат шиповника, чем видела его, как и садовника, или одного из его помощников, что ухаживали за огромным садом каждый день. В помощь всем многочисленным рабам была армия роботов, но они не могли задумать и сделать сад великолепным и прекрасным, живым, неотразимым. Планировки, которые осуществляли компьютеры, как и планировки зданий, улиц, оказывались правильными, но не такими совершенными, как это делал человек. Как и проектирование строительство сложных механизмов, всё это делали люди, проверяли их вычисления машины, но творческая составляющая принадлежала только людям.
Напрямую компьютеры использовали для создания интерактивных музеев, из-за того, что почти все произведения живописи были утеряны, и оставались только в виде электронных копий, теперь можно было лицезреть их в виде голограмм в любое время и в любой точке мира абсолютно бесплатно. Так мы со Славой изучали историю искусств, ему было скучно, а я наслаждалась, запоминая всё на ходу, ему же приходилось повторять, сердясь на «все эти Возрождения». Зато в истории ему не было равных, что странно сочеталось в нем и с любовью к точным наукам. А вот естествознание вызывало в нем странное отвращение. Я даже спросила, почему он не любит биологию. И он ответил:
– Это лишний раз напоминает мне, что я такое же животное, как какая-нибудь гидра.
– Ты не гидра… – улыбнулась я,
– Какая разница, ну, голая противная обезьяна, – поморщился Всеслав.
– С таким же успехом ты можешь считать себя роботом.
– Ну уж… – усмехнулся Слава, взглянув на маленьких и юрких роботов, ползавших по полу вдоль коридора, вылизывая идеальный паркет, в этом, жилом крыле, в нижнем полы были каменными из мрамора и яшмы.
– Вот и «ну уж», – усмехнулась я. – Человек не животное, не робот.
– А что же? Или кто?
Я пожала плечами.
– Узнаем, наверное.
– Созданный по Образу и Подобию?
Я улыбнулась:
– Я надеюсь.
А сейчас, через полусомкнутые ресницы я смотрела, как молодой раб, помощник садовника, выравнивает кусты шиповника. Он был приятной наружности, русоволосый, светлокожий, когда он обернулся, оказалось,
– Погоди, не трогай… – проговорила я, и поняла, что мой голос почти не слышен.
Но он услышал и обернулся и даже подошёл ко мне.
– Вы что-то сказали, маленькая госпожа?
– Да, сказала, не трогай вот тот цветок.
– Я не могу его не тронуть, госпожа Ли, мне приказано сделать кусты идеальными.
Я посмотрела в его очень светлые и прозрачные, как вода в роднике, который течёт в глубине сада, голубые глаза и спросила:
– Как тебя зовут?
– Серафим, госпожа Ли.
– Не трогай этот цветок, Серафим.
– Тогда меня накажут, вы же знаете, госпожа Ли, – просительно проговорил он. – Кусты должны быть идеальными.
– Накажут? Это как? – удивилась я. Нас со Славой наказывали довольно часто, но мы были дети, но я не подозревала, что взрослых тоже как-то могут наказывать. При мне о наказаниях для рабов никогда не было речи.
Но красивый светлолицый Серафим улыбнулся на мои слова немного снисходительно, срезал цветок и подошёл с ним ко мне.
– Вдохните, маленькая госпожа, это замечательный аромат. Может быть, лучший в мире. Это шиповник.
– Я знаю, – сказала я, удивляясь.
А он снова улыбнулся:
– Вдохните, не думая, а только чувствуя. Это аромат весны, тепла и солнца. Лучше закрыть глаза.
Я удивилась, до сих пор ни один раб не только не смел так вольно говорить со мной, но даже смотреть мне в лицо, а этот не только смотрел и протягивал мне большую распущенную розу, но и улыбался, как равный. Да ещё и учил нюхать розы, будто я не умею этого делать. Меня даже кольнула мысль, а что если он посмел так со мной обращаться потому, что знает, что я не родная внучка хозяйки. Но если он это знает, знали бы и другие и тоже вели бы себя со мной иначе, а ничего подобного я не наблюдала.
Но я не стала сопротивляться предложению этого странного раба, я была не в силах на это, да и ничего плохого он не предлагал сделать, так что я послушалась и, взяв розу из его руки, поднесла к лицу, закрыв глаза. С этой минуты я навсегда запомнила этот чудесный аромат, который ни с чем нельзя перепутать. И он вошёл в моё сознание навсегда как аромат тепла, солнца, разбуженной земли и улыбки…
Не в силах не улыбаться, я откинулась головой на подушки в изголовье, потому что шея отказывалась держать тяжелеющую голову.
– Вам нехорошо, маленькая госпожа? – услышала я голос Серафима, прозвучавший, как сквозь толстую зимнюю шапку. Вообще-то все голоса в последние недели слышались мне таким образом, странно, что перед этим голос Серафима звучал так ясно.
Я открыла глаза, всё как-то качнулось передо мной и ясности не последовало… после я не помню, потому что я очнулась уже в своей комнате, а позднее Слава мне рассказал, что в дом меня принёс Серафим.
– И все забегали, засуетились. Я даже позавидовал, что это не мне сделалось худо, – улыбнулся Слава, но улыбка вышла вымученной, бледной, ему вовсе не было весело.