Ключи от цивилизации
Шрифт:
— Я слышал вы лекарь-чародей.
— Сплетни, — заверил тот.
— Мне нужна ваша помощь.
— "Мне" — кому?
— Граф Теофил Локлей, — кивнул, так чтобы ни свою, ни его гордость не задеть.
— Теофил Локлей, — протянул Иона, изучая мутную жидкость в кубке. — Наслышан. Как же. Знатный сеньор, отпрыск известного рода из Арагона. Что вы здесь делаете? Ваш замок стоит у Пиренеев, поближе к графству отца и привечает всех кому не лень. Но мне без надобности ваша милость.
— Я знаю, вам благоволит сам Раймунд Тулузский.
Мужчина с усмешкой глянул на него и стало ясно — ему ровно на все благоволения разом, вообще, на все: на мир, людей, себя и Бога.
— Вам плохо?
Иона сморщился, пытаясь понять, чем вызвано сочувствие в голосе мужчины и подумал: не оскорбиться ли, но вместо этого хрипло рассмеялся:
— Что вы! Мне смертельно хорошо!
— А мне плохо.
Смех Ионы смолк. Мужчина уставился в глаза графа и почувствовал легкий укол вины. Что-то было в них знакомое, боль, наверное.
Ферри залпом осушил кубок, взял кусок хлеба, гоня наваждение: плевать, в конце концов, кому и как. Он не святой, чтоб всех жалеть и не аббат, чтобы выслушивать исповеди. К чертям все!
— Я слышал, ваша жена умерла… моя же умирает. Я знаю, только вы способны ей помочь. Поэтому прошу, любая цена, любая услуга — я отплачу, но помогите.
Нотки глубокой печали сродной отчаянью, не понравились Ионе. Ему привиделась Иоланта, мертвая, лежащая со свернутой шеей в овраге и собственные чувства в тот момент. Оглушительное горе, когда, как душу на изнанку вывернули и вырвали. Потеря за потерей, им несть числа и сил нет их терпеть. А люди в слепой гонке продолжают мчать за золотом и положеньем, рвут глотки за своих Богов, попирая самое важное — своих близких и любовь что единственно дана душе как Свет и Бог. Даже катары, уж как он не был к ним лоялен, того не понимали, в тупую проповедуя amor.
Нет, Иоланту он не любил, но свыкся с ней, принимал как данность ее любовь, ждал первенца и просто жил. И лишь когда потерял, понял, каким был идиотом, и заливал теперь не боль потери, а свою вину.
А этот, видимо, любил…
— Что же с вашей женой, господин граф?
— Ее избили, — с трудом выдавил Теофил.
— Вот как? — усмехнулся: а мы похожи! — Как же вы это допустили и кто посмел?
— Долго объяснять, — мужчина отвернулся. Он не привык откровенничать с кем-то и вынужденность подобного тона разговора раздражала его.
— Тогда выпьем, — налил себе еще вина, отсалютовал. — Поверьте, господин граф, вашей голубке будет лучше на небесах, чем на этой земле. Не мучайте и отпустите. То эгоизм в вас говорит…
И смолк — Теофил не сдержавшись, схватил его за горло и встряхнул.
— Не смей, ты!…
И отпустил, одумавшись, тяжело опустился на лавку:
— Поверьте, Ферри, я никогда, никого, ни о чем не просил, а тут прошу… даже готов молить, — выдавил через силу.
Иона потер шею, внимательно поглядывая на мужчину. Злости на него не было — досада лишь, что должно было этому графенку явиться и нарушить его покой, залезть в рану своим тоном, видом, просьбой.
"Умолять готов", — ишь ты! Сеньор готовый умолять, да что там — умоляющий лекаришку! Да-а, это нечто.
— Я заплачу, сколько скажите, как скажите и когда вам будет угодно. Прошу, Ферри, время стоит жизни.
Иона дрогнул: откуда ему знать это?
Что за черт сегодня происходит? Откуда приходят миражи и мучают его? К чему?
— Нет. Я пьян. И не хочу оставлять эту обитель.
— Проветритесь. До замка пол ночи езды…
— Тем более, — уперся, сам не зная почему. Теофил вспылил, потеряв терпение. Поднялся и, сбросив со стола кувшин и блюдо, душевно въехал кулаком в лицо Ферри. Того мотнуло и скинуло с лавки. Монахи вскочили, готовые призвать господ к порядку, но Теофил и бровью в их сторону не повел. Перепрыгнул через стол и вновь ударил мужчину:
— Позовите моих людей! — приказал монахам, встряхивая пьяницу — готов. Не хотел ехать по-хорошему, поедет по-плохому. Упреки от Раймунда конечно не нужны Локлей, но что уж тут поделать. Переживет и выживет. Да только б выжил его ангел.
— Ребята, вы шевелиться будите или нет! — прошипел в переговорник Иван.
— Здесь какая-то нездоровая канитель, командир, — доложил Сван. — Переждать бы надо.
Чиж, выглядывая из-за камней ограды, следил за суматохой во дворе. Какого-то беднягу как тюк укладывали на лошадь. Монахи пеняли и взывали к Господу, а с десяток воинов нелестно отзываясь о святых отцах, вскакивали на лошадей. Двое, видимо сеньоры, переговаривались, перепирались:
— … давно бы так!… не оберешься потом…
— … что будет, то будет…
— Они собираются уходить. Отряд из двенадцати человек и пленник, — доложил капитану Николай.
— Хорошо, дождитесь.
Ворота аббатства распахнулись и в ночь пошла дробить копытами дорогу кавалькада.
— Несутся как черти. На пожар, что ли? — равнодушно заметил Иштван.
— Догони, узнай, — фыркнул Сван.
— Разговоры! — обрезал Иван. — Приготовьтесь. Пока ворота не заперли, вам шанс дают проникнуть. Давайте, братцы!
Чиж и Сван, тенью мелькнув вниз со стены, накинули на головы капюшоны и выросли перед братьями-аббатами, что вышли проводить уехавших.
— Мир и благодать Господня вашей обители, — проблеял Сван.
— Пласидо Доминго, — хохотнул Иштван в наушник.
— И вам мир, братья, — сложил на груди руки толстяк-монах. — Что привело вас в наши края?
— Несем слово Божье, как должно любому благочестивому человеку.
— То труд усердный и праведный, — закивал. — Остановитесь у нас, отдохните, вкусите, чем Бог послал.
— Я тебя б послал, — прошипел Пеши.
Бойцы чинно прошествовали во двор:
— Что слышно в округе брат?
— Вроде тихо, — скрипнули ворота. — С Божьей помощью обитель процветает. Конечно, много нынче развелось еретиков…
— Ну, все, завел шарманку! — опять встрял Иштван.
— Пеши, вернемся, я тебе язык обрежу, — пообещал Федорович.
Через час мнимые монахи покинули обитель, не смотря на предложение братьев заночевать у них. Два силуэта ушли в ночь, скрывшись с глаз проводивших их и… нырнули в кусты за стеной аббатства.