Ключи от цивилизации
Шрифт:
— Мы двигаемся к воротам, — объявил товарищам капитан.
— Поняли. Две сутаны вижу. Будут.
— Не переусердствуйте.
— Это как получится, командир, — фыркнул Сван.
"А-а!.. Хак!" — послышалось.
— Ну, я же просил!
Иштван выглянул из травы и заметил отсутствие монахов:
— Взяли.
— Ага. Не перепутайте нас, — весело пропел Сван и на дороге вновь появились мужчины в сутанах.
— Доминиканцы, — фыркнул Иштван.
— Прозит, — хохотнул Сван. — Оные появляться много позже, после резни при Безье и победоносного марша по Лангедоку их учредителя Доминика де Гусман вместе с Симоном
— Хорош болтать! — обрезал спич капитан. — Не вводи в заблуждение, с Монфором лихо гулял аббат Арнольд, настоятель аббатства Сито.
— Один фиг — фанатики.
— Может подпалить это Сито, пока птичка в гнездышке? — предложил Иштван.
— Я с тобой! — тут же вызвался Чиж.
— Отставить разговоры! Лингваторы включили и смотрим в оба!
— Зря, Иван, мы бы…
— Отставить, сказал. Знаю, что "вы бы". Одна вон уже занялась борьбой против несправедливости, найти б еще эту благодетельницу угнетенных.
— А Доминик, между прочим, уже бродит по этим местам и призывает еретиков в лоно святой церкви.
— Ага. В лоно инквизиции, — хмыкнул Сван. — Под руководством этого «святого» столько костров зажгут, что вся Европа потом в одно сплошное пожарище превратится. Правильно их "псы Господни" назовут!
— Лекцию на историческую тему закончили.
— Есть, — нехотя протянул Сван.
В замке Локлей, в предгорьях Перенев стояла суета, ползли слухи, рождались предположения и догадки. Замок гудел, не зная чего ждать. Весть о том, что граф привез с собой женщину, которая сейчас при смерти и вне себя от горя обихаживает ее, облетела всю округу. Сеньора здесь любили, он не давал в обиду папе своих людей, как и Раймунд Тулузский и одним тем располагал к себе. Слуги как могли угождали ему, пытаясь развеять печаль господина. Но тот ничего и никого не замечал. Он сидел у постели женщины, что металась в горячке и, истово молил о ее спасении. Берга — знахарка что примчалась на зов господина сделала, что могла, обмыв и обработав раны женщины, влив ей настой опия и белладонны в рот, но что толку от того мало, понимала, и честно призналась графу, что дальнейшее в руках Божьих, а ей поднять увечную не по силам.
Озвар сидел у окна и, хмуро поглядывая на друга, потягивал вино, ожидая, когда тот очнется и объяснится. Но тот упорно нянчился со своей «любимой», обтирал ее лицо, менял охлаждающую повязку на лоб, шептал слова успокоения и мрачнел все больше, видя, что женщине и на каплю лучше не становится. Ее горячка была понятна Федерику, но горячка друга имела иное, совершенно неуместное происхождение. Он не подозревал, что Теофил способен быть настолько терпеливым и трогательно заботливым по отношению к незнакомой даме. Любимой? Вздор. Когда успел и какого Бога ради влюбляться в ведьму? А сумасбродство проявленное при ее спасении, что это как не помутнение рассудка?
— Все, — развернул к себе и сунул в руку кубок вина. — Хлебни и приди в себя. Она умирает и это ясно. К чему стенать?
Теофил будто не услышал его, смотрел и не видел:
— Мне нужен хороший лекарь, — прошептал, сообразив, наконец, кто перед ним. В глазах зажглась надежда. — Ты говорил о лекаре, что творит чудеса.
— Когда? — отпрянул Федерик, не припоминая подобного разговора.
— Давно.
— Но что с того? Я убей Бог, не помню.
— Ты говорил он из Византии.
— Какая разница? Да будь же ты разумен, друг мой, откуда б не был он — ему уж не спасти несчастную.
— Не смей! — вскочил граф, заходил по комнате, сжимая кубок и не чувствуя того. — Я уверен — выход есть. Она ангел! Ей жить и жить!…
— Хм, — выгнул бровь невольно граф Озвар. Покосился на женщину, лицо которой сейчас было похоже скорее на уродливую маску безвкусно разрисованную живописцем разными тонами красок и вздохнул. Возможно, лик ее прекрасен, но разбери через оттеки и кровоподтеки, безобразные ранки на скуле, щеке и виске. Случись, заживет и женщина выживет — кто без содрогания взглянет на нее, кто в уме назовет ее «прекрасной»? Попасть в лапы разъяренной толпе — не шутка. Он не одного не знает, кто б после выжил.
Теофил схватил друга за плечи выкинув кубок в окно:
— Прошу тебя, ну вспомни же!
— Да что?! — вскочил тот.
— Лекарь из Византии!
— Иона Ферри. Он всем известен, но давно уже не лекарь. Ты вспомнил! Он был обласкан графом Раймундом за бесценную помощь и только ему подчиняется! Монсеньор одарил его небольшим замком и землями, удачно женив, и тот живет отшельником, помогая лишь своему покровителю. Как ты сможешь заставить человека самого графа Тулузского помочь тебе? С чего он станет? Безумие!
— Где его найти?!
— Бог ведает, Теофил. Очнись же, ну, прошу тебя, не стоит так изводить себя! Что эта женщина тебе?! Что с тобой случилось?! Ты понимаешь, что за произошедшее у Фуа еще ответ приспеет и неизвестно как то на тебе отзовется, а ты уж в петлю голову суешь вновь! Ну, полно, друг! Оставь несчастную заботам Отца нашего…
— Нет! Я знаю Божью помощь. Пока приспеет… Где найти Ферри?! Как?! Послать гонца к сеньору Раймунду?..
— О, он тебе весть принесет! — взмахнул руками, то ли открещиваясь от безумца, то ли возмущаясь его недальновидностью.
— Где он, где твой Ферри?!! Как его найти?!! — затряс за плечи.
— Ты впрямь безумец, — качнул тот головой. — Да отпусти!… Видно чары ведьмы сильны…
— Она не ведьма!!… Верь мне, я знаю, что говорю. Она ангел.
— Хм, — Озавар настороженно покосился сначала на друга, потом на женщину что хрипло дышала, готовая видно вот-вот отойти к Создателю. Но не ушел бы с ней и Теофил. Как разошелся-то бедняга! Не иначе истинно влюблен.
— Когда я лгал тебе, Федерик? — прошептал, с болью глядя на графа. Тот смутился — не было того.
— Тебе так важно?
— Поверь. Речь идет о жизни вообще. Раз места нет здесь ангелам, к чему в аду, во власти Дьявола нам прозябать? Не будь же ты слепцом, открой глаза и посмотри вокруг — где Бога ты узришь?
— Кощунствуешь, — испугался не на шутку Федерик.
— Пусть! Мне все равно.
— Твоя душа в опасности!…
— Оставь ты проповедь! Пусть тем папские борзые промышляют! Мне дела нет до них, до мира в целом!
Шутка ли, такие речи? — встревожился Озвар и, видя искренность друга, вовсе озадачился и растерялся: что пропустил он? Взгляд опять ушел к умирающей. Можно ли влюбиться в нее? Вот так вдруг, сразу, продав сердце и душу… ради кого? А эта задумчивость и мрачная тоска, что изъедала Теофила последние два года — не женщина ли попавшая в руки толпе тому виной?