Книга Легиона
Шрифт:
В результате некоторой тренировки поиск желаемых объектов стал происходить без усилий, а после нескольких проникновений в один и тот же объект вхождение в него осуществлялось кратким, почти мимолетным волевым посылом, словно мысленным нажатием клавиши компьютера.
Далее Легион видел три проблемы. Первая: научиться попадать в эмоциональную сферу объекта не только из сенсосферы, но и напрямую из физического мира, или, попросту, «влезать в душу» любого человека, попавшего в его поле зрения. Вторая: попробовать проникнуть из сенсуальной и эмоциональной сфер в ментальную, в мысли объекта. И наконец, третья, потенциально наиболее опасная: нельзя ли вмешаться в мышление объекта, то есть, хотя это и некрасиво звучит, в какой-то мере им управлять?
Легион, разумеется, предпочел бы разбираться в этих вопросах поочередно, исходя из краеугольного принципа науки — расчленять сложную проблему на несколько более простых, но опасался, что в данном случае возможно только
Первый шаг в любом случае представлялся ему одинаковым: следовало добиться достаточно долгого проникновения в мир восприятия какого-либо объекта, чтобы идентифицировать его в пространстве с точностью до города, улицы, дома, проще говоря — выяснить, где он существует, и, наконец, увидеть его непосредственно. Сложность этого дела заключалась в том, что он поначалу измерял продолжительность вторжений секундами, а теперь, после всех тренировок, — двумя или тремя минутами, по истечении которых сперва возникало жесткое ощущение дискомфорта, а затем происходило кратковременное отключение сознания и возвращение в него в собственном теле. Повторное вхождение в тот же самый объект удавалось проделать не скорее, чем через четверть часа.
Надеясь на способность своего мозга адаптироваться к предъявляемым ему новым требованиям, Легион теперь часами отслеживал состояния перспективных объектов, то есть потенциально находящихся в одном с ним городе. Это оказалось безумно скучно — все равно что просматривать без конца фрагменты немого фильма о неинтересной жизни неинтересного человека, снятого в натуральном масштабе времени. Определить географическое местонахождение объекта оказалось непросто, даже если он находился на улице: люди крайне редко воспринимали зрением здания, улицы, площади целиком, одним словом, городской пейзаж, как таковой, а перед глазами мелькали, в основном, детали — выбоины тротуара и лужи, светофоры, подворотни, двери и номера домов. Но Легион, несмотря на скуку и периодические неприятные импульсы, упорно продолжал свои изыскания — и однажды ему повезло.
На дворе стоял дождливый октябрь, и Легион, естественно, пристраивался к объектам, испытывающим ощущение уличной сырости и прохлады, но все они, как назло, старались поскорее оказаться внутри помещений. И вот, наконец, ему удалось найти человека, который слонялся по городу и явно никуда не спешил. Он был не по сезону легко одет — Легион спиной чувствовал промоченную моросящим дождем куртку, и правый башмак протекал — пальцы ноги в нем мокли и мерзли, и при каждом шаге слышалось противное хлюпанье. Помимо дождевых неприятностей, объект испытывал чувство голода (похоже, с утра ничего не ел, решил Легион). Тем не менее он пребывал в хорошем настроении — это Легион сразу заметил — и был сосредоточен на том, что мысленно перебирал вереницы слов, некоторые из них иногда произнося вслух. Язык оказался русским, и это давало надежду. Легиону удавалось разобрать лишь редкие отдельные слова, но он хорошо улавливал общий ритм — несомненный и достаточно приятный ритм четкого стихотворного размера. Иногда поток слов останавливался, и одна и та же строка с небольшими изменениями повторялась несколько раз, либо с неуверенной интонацией произносились изолированные слова, а затем снова восстанавливался ласкающий слух внятный размер стиха. Итак, судьба свела Легиона с бродячим поэтом, под осенней моросью сочинявшим стихи. И самым важным для Легиона было то, что в отличие от других объектов, поэт видел город — Легион за это проникся к нему почти нежностью. Улицы, проплывавшие перед глазами поэта, сразу показались Легиону знакомыми, и вскоре он увидел то, что нельзя было спутать ни с чем на свете, — набережную Невы и кованый орнамент ворот Летнего сада. На время перестав бормотать стихи, поэт проследовал внутрь сада и побрел по боковой узкой дорожке, по самому ее краю, норовя при этом заодно ворошить ногами груды опавших листьев и прислушиваясь к их шуршанию. Легион удивился, сколь прекрасны и легки эти звуки — ведь впервые он слышал их ухом поэта. Специальным усилием вырвавшись из их плена, он выбежал на улицу и остановил первую попавшуюся машину.
Через десять минут он был уже в Летнем саду и тотчас настроился снова на внутренний мир поэта — тот стоял, опершись на ограду Фонтанки, и сосредоточенно разглядывал оранжевые и желтые листья, медленно плывущие по темной воде. Выбравшись почти бегом к набережной, Легион наконец увидел поэта обычным зрением.
До него было шагов двадцать, и Легион едва успел разглядеть потертый джинсовый костюм, соломенные, нечесаные и, похоже, немытые волосы, задумчивое веснушчатое лицо. Появление Легиона вызвало у поэта волну невнятного, но сильного беспокойства — он выпрямился и стал удаляться уже не прогулочным, а нервным и скорым шагом. Легион же переживал несуразную смесь эмоций как собственных, так и принадлежавших поэту: любопытство и желание приблизиться, гораздо более неодолимое, чем самое сильное любопытство, свой непонятного происхождения страх и внезапную встревоженность поэта, и его жесткое нежелание очутиться вблизи от этого холеного, одетого с иголочки, сытого пижона, каким ему виделся он, Легион. Сильнее всего оказалось стремление сократить дистанцию, и он стал догонять поэта. Тот, не оглядываясь, почувствовал это и побежал, не оставляя Легиону другой возможности, как тоже перейти на бег.
Спортивный тренированный Легион быстро настигал голодного поэта, но когда расстояние сократилось до нескольких метров, с ним стало твориться нечто несуразное, хотя, вообще говоря, предсказуемое. Его охватила буря противоречивых ощущений, и он уже не мог распознать, какие из них кому принадлежат, его легкие трепыхались в попытке совместить ритмы двух дыханий, сердце аритмично дергалось, мускулы конвульсивно и вразнобой сокращались. Поэт издал сдавленный крик и побежал изо всей мочи, а Легион потерял сознание и, как подстреленный, рухнул на гранитные плиты. Через пару минут он начал было приходить в себя, и тут с ним случился первый в его взрослой жизни припадок эпилепсии.
Две девчонки, в нарушение закона выгуливавшие в саду своих собачек, опознали описанное в художественной литературе заболевание и вызвали «Скорую помощь».
Итак, он получил первое предупреждение. Война объявлена: Легион против Господа Бога. Надежда на выигрыш в генной лотерее не оправдалась — он, Легион, оказался особой точкой вселенского уравнения жизни и подлежал выбраковке. В силу присущей ему внутренней дерзости он не считал свою игру безнадежной: ведь не может же Создатель уничтожить его напрямую хотя бы потому, что он — слишком мелкий объект; значит, он подпадает под действие некой автоматической системы прополки, предусмотренной для таких случаев Великим Огородником, или чего-то вроде подпрограммы корректировки орфографии Текста Творения — ну, а всякую кибернетику можно обвести вокруг пальца, если вовремя разобраться в ее алгоритмах. Любопытно, что ему не пришло в голову затаиться и прикинуться обыкновенным человеком — особая точка есть особая точка, и механизмы автоматического поиска рано или поздно его обнаружат. А кроме того, уже вкусив первые капли сверх- или надчеловеческого состояния, он не мог отказаться от этого волшебного напитка и готов был ценой любого риска выпить его до конца.
Привычное хладнокровие исследователя, соединившись с новообретенным хладнокровием игрока, дало Легиону силы с полной невозмутимостью продолжить свои изыскания. Результат последнего опыта означал ровно то, что означал: противопоказано вступать в прямой контакт с объектом вторжения, подходить к нему ближе нескольких метров и попадать в его поле зрения, но при всем этом вполне допустимо вести за ним визуальное наблюдение на подходящей дистанции.
С этого он и начал. Его родитель, как по заказу вовремя, подарил ему свой автомобиль «Вольво» (сменив его на более престижный «Порше»), и Легион, вооружась биноклем, отслеживал перемещения по холодному мокрому городу бродячего поэта, обреченного стать объектом его экспериментов. Он видел некий терпкий юмор судьбы в том, чтобы, сидя за рулем в теплом салоне комфортабельного автомобиля, испытывать тем не менее в полном объеме ощущения своего персонажа, слоняющегося по лужам на осеннем ветру в промокшей одежде и дырявых ботинках. Хотя он придерживался солидной дистанции, поэт теперь пребывал постоянно в беспокойстве и настороженности. Легиону не удавалось избежать возмущения душевного равновесия объекта, хотя это и нарушало чистоту эксперимента. Ничего не поделаешь, в конце концов, это извечная проблема любой экспериментальной науки: не разбив яйца, невозможно сделать яичницу.
И вскоре первая яичница получилась. Он научился вторгаться во внутренний мир поэта, не настраиваясь на его сенсуальные излучения, а отталкиваясь исключительно от зрительных впечатлений. Поначалу ему долго приходилось вживаться в моторику объекта, натуральнейшим образом копируя его манеру сутулиться и перекашивать плечи, и мысленно воспроизводить сумму мускульных усилий при ходьбе, но постепенно он научился, едва поймав объективом бинокля знакомую фигуру в линялой джинсовке, проникать в его эмоциональный мир коротким точным посылом так же непринужденно, как усаживаться в кресло своего автомобиля. Доведя эту процедуру до полного автоматизма, Легион начал проделывать то же самое и с другими прохожими. Сначала это давалось ценой утомительных усилий и получалось один раз из пятидесяти, но постепенно он усовершенствовался настолько, что мог внедряться в сознание примерно каждого второго наугад выбранного прохожего. Однако значительная часть людей все же оставалась для него недоступной, словно прикрытой неким защитным экраном.
Несмотря на расширение сферы влияния, бродячий поэт остался для Легиона первой и любимой игрушкой. Привлекала его восприимчивость — он был один из немногих, кто чувствовал вторжение в свое сознание, хотя, конечно, не мог понять, что с ним происходит. Теперь Легион мог пребывать в его внутреннем мире как угодно долго, не утомляясь и не переставая ощущать свою собственную личность, и более того — он мог параллельно совершать вторжения в другие объекты. Его мозг понемногу подстраивался к непривычным вначале состояниям многоличностного бытия.