Книга Легиона
Шрифт:
Игрушками он не интересовался, а когда ему их слишком энергично навязывали, даже проявлял недовольство. Он воспринимал это примерно как попытку засунуть ему в рот что-либо невкусное. И конечно, никто из взрослых не догадывался, что он уже давно, с первых же проблесков сознания, нашел себе игрушки в тысячу раз более интересные, чем нелепые, ярко раскрашенные предметы, приносимые гостями и складываемые у его кроватки в унылую кучу.
Впрочем, сказать, что ему удалось найти свои собственные игрушки, будет неточно: он просто обнаружил увлекательную, приводящую в состояние азарта, заполненность ими окружающего мира. С первым из этих, условно говоря, объектов, он познакомился в двухмесячном возрасте, еще не умея как следует распознавать форму и цвет предметов: каждое появление около его детской кроватки матери, имевшей тогда образ Обладательницы теплого соска с молоком, предварялось плавным приближением некоего приятного сгустка тепла и света, которое он ощущал даже лежа с закрытыми глазами или во сне. С развитием зрительных представлений о мире он стал воспринимать
На втором году жизни он вполне освоил игру в цветные шары не только с матерью, но и со всеми, кто оказывался в поле его зрения, и на языке этих красочных объектов распознавал широкий спектр человеческих эмоций, большинство из которых его детскому уму были пока непостижимы. Он научился управлять движением шаров, деформировать их по собственной воле, и тем самым в определенных пределах манипулировать душевными состояниями других людей. Чаще всего жертвой неведомых никому способностей ребенка оказывался его дядька со стороны матери, который, приходя, считал своим долгом облобызать племянника мясистыми губами, хотя эта процедура — маленький Легион знал это совершенно точно — доставляла ему почти такое же отвращение, как и самому предмету его внимания. Он подолгу медленно ел и много говорил, вернее, не говорил, а рассуждал и поучал, непрерывно распространяя неприятные приплюснутые шаровидные тела серого цвета. Мальчик научился усилием мысли вытягивать их в жгуты, разрывать на части и в таком виде возвращать говорящему, от чего тому через некоторое время становилось жарко и душно, он сбивался с мысли, недоуменно оглядывался по сторонам, подозрительно посматривал на ребенка и вскоре откланивался.
К концу третьего года жизни Легион пережил событие, означавшее для его сознания сильную встряску. Был дождливый ветреный день: хлюпанье воды за окном и непрерывная дробь капель по стеклам раздражали ребенка — он с утра капризничал. Мать пыталась заинтересовать его игрой в кубики, но он с деловитым упрямством расшвыривал их по сторонам, и, оставив его за этим занятием, она удалилась на кухню. В доме больше никого не было. Раскидав кубики, Легион побрел за матерью и, остановившись в дверях, стал наблюдать, как она режет овощи для салата, — она же его не видела. Его интересовали не сами ее действия, а поток цветных шаров, который они порождали. Помимо скучных коричневатых, означавших озабоченность хозяйственными делами, по воздуху плыли лиловые шары разных размеров и оттенков, и он понимал, что они выражают удовольствие от сочного звука, с которым нож разрезает овощи, от их запаха и от предчувствия, какими вкусными они окажутся на тарелке. Периодически появлялись хорошо знакомые ему золотистые шары когда она думала, что эта еда понравится мальчику и он будет есть с аппетитом. Но было и другое, непонятное: бледные желто-зеленые продолговатые образования, он смутно чувствовал, что за ними крылись обида, тоска и беспокойство, направленные на кого-то, ему не известного. Постояв с минуту у двери и все еще незамеченный матерью, он, движимый любопытством и остатками раздражения, не растраченными на кубики, заставил весь этот размеренно двигавшийся цветной поток остановиться, смешаться и направиться назад, к своему источнику. Мать вздрогнула, и, еще не успев услышать ее негромкого вскрика, он увидел вереницу вздрагивающих оранжевых шаров боли и досады. Но его внимание было тотчас отвлечено от этих шаров явлением, ранее им не виденным и доставившим острые, пугающие и блаженные ощущения. Окружающее пространство и его самого поглотили прозрачные пульсирующие волны бледно-оранжевого цвета, несмотря на свою неяркость, мощью превосходящие — он это чувствовал с предельной ясностью — все действующие в природе силы. Все кругом вдруг стало для него прозрачно и понятно, он словно отделился от своей телесной оболочки, мог проникать взглядом сквозь любые препятствия и познавать внутренний мир любого живого существа: матери, бестолково и суматошно искавшей в шкафу пузырек с йодом, мух на оконном стекле, голубей на карнизе дома напротив, кошек, собак и прохожих на улице. Но самым волнующим и страшным было внезапное обретение абсолютной памяти, появление уводящего в прошлое бездонного тоннеля времени, хранящего все подробности его прежних рождений и смертей, наводящего ужас бесчисленностью людей и событий. И одновременно возникло уверенное ощущение, что это состояние прозрения, безграничного всезнания не исчезнет, останется с ним навсегда.
Детский мозг и хрупкое тельце не выдержали неожиданно обрушившейся лавины информации — маленький Легион потерял сознание и осел на пол. Мать, едва успев обмотать порезанный палец платком, отнесла ребенка в постель и стала смачивать ему виски и лоб холодной водой, пытаясь привести его в чувство, но он только конвульсивно вздрагивал, и губы лепетали что-то, совершенно ей непонятное; несколько раз повторилось странное и неприятное по звучанию слово: «гаахх». Затем все его тело отчаянно напряглось и изогнулось дугой, а на губах выступила пена. Вспомнив то немногое, что ей было известно об эпилепсии,
Когда она подоспела, припадок уже закончился. Мальчик, бледный и обессиленный, спал глухим обморочным сном, дыша размеренно и спокойно. Врачи обнадежили женщину в том смысле, что у маленьких детей эпилепсия случается крайне редко и весьма вероятно, что припадок больше не повторится, а настоящая эпилепсия, которая дается человеку на всю жизнь, может проявиться позднее, в подростковом возрасте. Но все же порекомендовали пройти обследование.
На другой день Легион попал в больницу, но не ради обследования, а оттого что ночью у него начался сильный жар. Заведующая отделением затруднялась поставить диагноз: часть симптомов в заболевании ребенка указывала на менингит, а часть совершенно к нему не подходила. Так или иначе, это слово в истории болезни так и не было написано, а мальчик провел на больничной койке почти месяц и покинул лечебницу здоровым ребенком, хотя выглядел ослабевшим и грустным.
С этих пор за ним ничего странного не замечалось, если не считать того, что он был не по возрасту замкнут и по-прежнему не интересовался игрушками. Пойдя в школу, учился хорошо, но друзьями не обзавелся и в обычных ребячьих затеях участия не принимал. Таких детей, как правило, не любят, и они становятся в классе козлами отпущения. Но с Легионом этого не случилось: когда его пытались дразнить или провоцировать на драку, достаточно было его спокойного проникающего взгляда, чтобы остановить нападавших. Нельзя сказать, чтобы его пугались — нет, просто пропадала охота не то что конфликтовать, но и вообще иметь с ним дело.
Игру в цветные шары он не только не возобновлял, но даже не помнил о ней. Защитные реакции сознания просто вытравили этот круг воспоминаний из его памяти. Только ночами изредка его преследовали медленно плывущие в пространстве цветные шары и виделись диковинно одетые люди, говорящие гортанными голосами, — тогда он просыпался в страхе и боялся снова засыпать в темноте.
Без всяких усилий перебираясь из класса в класс в смутном ожидании впереди чего-то интересного и важного, он поступил на биологический факультет Университета и, поскольку иных оценок, кроме пятерок, давно уже не имел, попал на престижную специализацию — генетику. Но, в отличие от своих товарищей по привилегированной группе, больших восторгов по этому поводу не испытывал: он не чувствовал в себе никакого особого призвания ни к науке вообще, ни к биологии и генетике в частности. В своих действиях он руководствовался почти неосознанными стремлениями и неясной надеждой, что именно биология поможет ему вспомнить нечто очень важное, давно забытое, но по праву ему принадлежащее. Несмотря на его скрытность, это было заметно со стороны, и ему иногда в шутку говорили, будто он похож на ищейку, потерявшую след.
Только на втором курсе, значительно позже, чем у других, с ним произошли — при всем желании первой любовью это назвать было бы невозможно — первые половые контакты. Приобщение к этой, столь значимой для большинства людей сфере жизни не стало для него радостным потрясением, и в дальнейшем он уделял этому предмету куда меньше внимания, чем учебному процессу. На эмоциональном уровне он даже одобрил свою пониженную сексуальность, ибо повышенная, как он мог наблюдать на многих примерах, служила постоянным источником хлопот и неприятностей, не говоря уже о том, что отвлекала от научных занятий. Тогда он и не подозревал, какой досадный сюрприз в этой области ждет его впереди.
Все началось, когда он, уже будучи аспирантом, защитил диссертацию на втором году обучения, и началось с банальнейшей мелочи семейных отношений: неожиданно объявился его отец, которого он раньше ни разу не видел. Насколько он знал, у того были какие-то скверные разборки с матерью, вникать в каковые он не имел ни малейшего желания. Как бы там ни было, его папаша, в прошлом технократ, а ныне — преуспевающий промышленник, прослышав, что его сын приобрел репутацию восходящей звезды академического мира, решил наладить с ним отношения. Щедро финансируя как личную жизнь, так и научные программы сына, он требовал взамен одного: чтобы молодой ученый изредка появлялся вместе с ним на банкетах, приемах и вообще перед телекамерами. И однажды он попросил сына о пустяковой услуге: немного поднатаскать по математике и биологии тринадцатилетнюю дочь от своего последнего брака. По его словам, девчонка была не дура, но училась из рук вон плохо, и никакие репетиторы ей не помогали. Теперь же он надеялся, авторитет и престиж свежеобретенного гениального брата произведут на нее впечатление.
Ее имя — Лариса — отец находил неаристократичным, слишком уж простоватым, и звал дочь Лолитой, имея в виду Лолиту Торрес, хотя по циничной иронии судьбы ей в прообразы годилась совсем другая Лолита. Когда она в первый раз появилась на пороге жилья Легиона, он был потрясен: перед ним стояла форменная сексбомба. И самое неприятное: он почувствовал к ней неодолимое влечение. Его личный миф о пониженной собственной сексуальности мгновенно рассеялся. В дни занятий с момента, когда раздавался звонок в дверь и до того, как она, уходя, скрывалась за створками лифта, его пенис пребывал непрерывно в состоянии эрекции, что явно не укрывалось от ее уже наметанного взгляда, в котором, к сожалению, ни одобрения, ни любопытства, ни даже простого сочувствия он не замечал. А когда он пытался невзначай потрогать ее или прижаться к ней, она небрежно и досадливо уклонялась либо деловито, как неодушевленный предмет, перекладывала его руки в сторону от себя. Ее равнодушие, вопреки доводам разума, только разжигало его страсть и придавало ей маниакальный характер.