Книга о русской дуэли
Шрифт:
– Хотим; только как?
– А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит – ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это – вызов, приготовления, условия – будет как можно торжественнее и ужаснее, – я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, – на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли, господа?
– Славно придумано! согласны! почему же нет? – раздалось со всех сторон.
– А ты, Грушницкий? <…>
… После некоторого молчания он встал с своего места, протянул руку капитану и сказал очень важно: „Хорошо, я согласен“».
После того как Грушницкий с драгунским капитаном пытались подкараулить Печорина у дома княжны, а потом Печорин невольно услышал их рассказ о ночном похождении, Грушницкому не пришлось «придираться к какой-нибудь глупости», так как он был публично оскорблен. Но и его планы изменились – он захотел настоящей дуэли. Вернер сообщает Печорину:
«– Против вас, точно, есть заговор, – сказал он. – Я нашел у Грушницкого драгунского капитана и еще одного господина, которого фамилии не помню. Я на минуту остановился в передней, чтобы снять галоши; у них был ужасный шум и спор… „Ни за что не соглашусь! – говорил Грушницкий, – он меня оскорбил публично; тогда было совсем другое…“ – „Какое тебе дело? – отвечал капитан, – я все беру на себя. Я был секундантом на пяти дуэлях и уж знаю, как это устроить. Я все придумал. Пожалуйста, только мне не мешай. Постращать не худо. А зачем подвергать себя опасности, если можно избавиться?..“ В эту минуту я взошел».
Дуэль. Рисунок М. Ю. Лермонтова. 1834
Вернер не только пересказывает то, что слышал, но и делится своими соображениями: «…Они, то есть секунданты, должно быть, несколько переменили свой прежний план и хотят зарядить пулею один пистолет Грушницкого. Это немножко похоже на убийство, но в военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются; только Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей. Как вы думаете? должны ли мы показать им, что догадались?
– Ни за что на свете, доктор; будьте спокойны, я им не поддамся».
На месте дуэли, после того как Печорин объявил свое условие – стоять на краю скалы, – по жребию первый выстрел достался Грушницкому:
«– Пора, – шепнул мне доктор, дергая за рукав, – если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то все пропало. Посмотрите, он уж заряжает… если вы ничего не скажете, то я сам…
– Ни за что на свете, доктор!»
Любопытно, что делал бы Печорин, если бы первый выстрел достался ему? Впрочем, это вопрос к Лермонтову. А Печорин все рассчитал верно; единственное, чего он должен был опасаться, – это безволия, даже паники, в которую впал Грушницкий. У него не хватило сил убить безоружного врага, но не хватило и сил выстрелить на воздух; он ведь мог сдуру и попасть! Но вот черед стрелять Печорину.
«Следующие слова я произнес нарочно с расстановкой, громко и внятно, как произносят смертный приговор:
– Доктор, эти господа, вероятно, второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова, – и хорошенько!
– Не может быть! – кричал капитан, – не может быть! Я зарядил оба пистолета; разве что из вашего пуля выкатилась… Это не моя вина! А вы не имеете права переряжать… никакого права… это совершенно против правил, – я не позволю…
<…> Грушницкий стоял, опустив голову на грудь, смущенный и мрачный.
– Оставь их! – сказал он наконец капитану, который хотел вырвать пистолет мой из рук доктора… – Ведь ты сам знаешь, что они правы».
Мы видим, что соперники и секунданты пренебрегли требованиями ритуала: пистолеты заряжал только один секундант, он же роздал затем оружие, а не предложил заряженную пару на выбор противной стороне, как полагалось. Видимо, такое нестрогое отношение к ритуалу в этой части было распространено – драгунский капитан даже не предполагает, что его плану могут помешать.
Фальсифицированные дуэли случались нечасто, но легенды о них составляют весьма существенную часть дуэльного мифа.
Первый вариант – это «пробочная дуэль». Есть две версии о происхождении этого термина. По одной из них, двое дуэлянтов, желавшие сохранить видимость серьезного поединка, но при этом избегнуть опасности, договорились зарядить пистолеты пробками вместо пуль.
По другой версии, тут все дело в неправильном переводе с французского, и речь идет не о «duel а liege» («пробочной»), а о «duel а Liege» («льежской»). Льеж – город в Бельгии, куда якобы часто ездили французы, чтобы спокойно обменяться выстрелами или фехтовальными выпадами, а затем отметить благородное примирение шампанским без оглядки на французскую полицию (бельгийское законодательство было менее строго к дуэлянтам, чем французское, если никто не пострадал) [93, с. 48]. «Пробочная дуэль» не опаснее выстрела пробки из бутылки шампанского – ироническое сравнение двух этих действий было устойчивым штампом.
Существовала также легенда о дуэли, на которой соперникам зарядили пистолеты вместо свинца клюквой. Этот сюжет приписывали разным персонажам. Например, говорили, что так разыграли Кюхельбекера на дуэли с Пушкиным. Не исключено, что Паяц в «Балаганчике» Блока, «истекающий клюквенным соком», – отчасти реминисценция и на этот сюжет.
Существовали и легенды о дуэлях-убийствах, когда пистолет одного из соперников неправильно заряжался не шутки ради, а всерьез. Подобные слухи ходили о так называемой «иркутской дуэли», о ней есть смысл рассказать подробнее. История эта произошла в конце 1850-х годов в Иркутске, где находились все губернские учреждения и Главное управление Восточной Сибири. Генерал-губернатором Восточной Сибири в то время был Николай Николаевич Муравьев-Амурский, окруживший себя «детьми сановитых папенек, аристократической молодежью», которых, как утверждал В. Ф. Раевский (здесь мы в основном опираемся на его рассказ), местные жители называли «навозными чиновниками». «Главой и коноводом» их был Федор Андреевич Беклемишев, молодой тогда человек (ему еще не было тридцати лет), известный не только своим взяточничеством, но и буйными выходками. И вот в эту обстановку попал приехавший сюда молодой чиновник Михаил Сергеевич Неклюдов. С самого начала он не только не захотел примкнуть к «навозным», но и начал их обличать и чуть ли не стыдить. Беклемишев с компанией возненавидели его и стали искать способа избавиться. Дело дошло до публичных жестоких оскорблений.
«На этот раз, как видно, чаша уже переполнилась, и Неклюдов решился выйти из своей пассивной и молчаливой роли. В этот же самый день Муравьев уехал на Амур, простившись надолго с Иркутском; отъезд его лишил Неклюдова единственной надежды на защиту сверху и, с другой стороны, совершенно развязывал руки беклемишевской партии, потому что оставшиеся налицо в городе власти… были слепые исполнители воли Беклемишева». Неклюдов отправился к своему врагу и потребовал объяснений, а услышав вместо них новые дерзости, дал пощечину. «Последний в ответ на это вцепился ногтями и расцарапал лицо противнику, завязалась борьба, и так как физическая сила была на стороне Неклюдова, то он легко сгреб под себя тщедушного члена Совета [59] и помял его порядочно». Друзья уговорили Беклемишева послать вызов. Состоялась дуэль, на которой Неклюдов был смертельно ранен и скончался в тот же день.
59
То есть Беклемишева.