Книга Петра
Шрифт:
В школе он быстро превратился в изгоя. Затем на ничуть не приметного мальчишку начали обращать внимание его сверстники, подшучивая и оскорбляя, придумывали ему разнообразные смешные клички, но ему было все равно. Вскоре и этого им показалось мало, и в ход пошли кулаки. Синяки и пощечины ему прилетали в любое время между занятиями или же после их окончания. Перед ним проносились их злорадные улыбающиеся лица, получившие удовлетворение от того, как его тело скручивала боль, а на лице появлялась гримаса страдания. Тогда, валяясь в пыли, с выкрученными руками и задранной головой, он смотрел на то, как мимо проходили его одноклассницы, подбадривающие своих кумиров и кричащие в толпе, куда им лучше ударить, чтобы он завизжал.
Но был и один светлый момент в его жизни, даже в такие смутные времена. Тогда вопреки всему этому к нему осмелилась подойти та, которую все ученики считали самой красивой, а учителя – одной из перспективных выпускниц школы. Тогда назло всем превратностям судьбы она смогла вдохнуть в него жизнь и показать, что этот мир может быть изменчив и отличен от того, в котором ему приходилось жить так долго. Его одноклассники же, не понимая, как такое вообще возможно, что одна из лучших девушек школы выбрала именно вот это – посмешище, недостойное самой страшной дурнушки класса, принимались с еще большей силой лупить его и унижать. Но тот росток, посаженный ею внутри его тела, разрастался с неимоверной силой. Его измученные от бесконечных тренировок руки немели от перенапряжения и становились твердыми, как камень. Момент, когда он сможет дать им отпор, казался уже совсем рядом. Но все произошло неожиданно и раньше, чем он мог предположить.
Когда они застали их на той же крыше, на которой находился Ким и сейчас, он еще не был готов и не смог предотвратить всех тех ужасных событий, которые произошли в тот страшный день. Бежать им было некуда. Он знал, что они ее не тронут, и потому попросил ее просто уйти и не смотреть на это. Но она не ушла. В свой последний раз попытавшись прекратить это, она получила удар наотмашь. Ким не видел, чья рука из тех пяти его сверстников задела ее, но знал, что одним из виновных был он сам, допустивший все это. Он винил себя в том, что позволял им издеваться над собой, и том, что впустил ее в свою жизнь, хотя не был готов защитить ее. Спустя месяц, стоя перед очередной могилой, он поклялся стоять до последнего, даже если это будет сама смерть. И он стоял. Его били толпами, но он все равно стоял и пытался ответить. Он едва доползал до дома, чтобы завтра снова затеять драку. Тренировки в спортзале длились долгими часами, пока он в буквальном смысле не валился с ног. И вскоре пришел тот долгожданный день. Трое задир были избиты у всей школы на виду. Те еще двое смельчаков, попытавшиеся прийти на помощь своим дружкам, оказались с перебинтованными носами и надетыми на головы трусами.
Прошло несколько месяцев, и его знали все. Весь район замирал, когда он выходил на вечернюю пробежку. Когда он шел по школе, все те, кто так резво издевались над ним, опускали глаза и почесывали ушибы и синяки, напоминающие им о том, что будет с ними, если он обратит на них внимание. Но больше всех его боялись те пятеро. Их он не трогал вообще, и они не понимали почему. Спустя еще полгода каждый из них забыл о том вечере на крыше, а Ким словно ушел в тень. Жизнь на улицах стала прежней. Его не трогали, как и он их. Все думали, что он остыл, но все равно боялись даже проходить мимо. Еще через три месяца прозвенел последний звонок. А затем траурная новость прокатилась по всему городу. В газетах писали, как пятеро мальчишек, напившись на выпускном, передрались и упали с крыши. По радио говорили, что они состояли в секте и это был какой-то суицидный квест. В школе утверждали, что виной всему новый наркотик. Версии были разнообразные, но никто не знал истинную причину всего этого, кроме одного-единственного человека.
Так закончились его школьные дни, после чего начались суровые натянутые армейские будни. Потом были горячие точки, куда без раздумий он записывался сам, как будто слепо доказывал самому себе, что та клятва была дана не впустую. Годы брали свое, и вскоре он встретил девушку. Затем была свадьба, ребенок и немного счастья среди подгузников и мокрых пеленок. Хотя продолжалось все это недолго. Когда он все же решил остановиться и прекратить ходить по лезвию судьбы, отказавшись от командировок, сложив оружие и подписав рапорт на увольнение, его ждали дома раскиданные банки от коктейлей, разбросанная мужская и женская одежда, нелепые извинения и плач сына. И снова все разрушилось в один миг, словно все, что он строил годами, было ветхим карточным домиком. Опять он остался один, вместе с убитым, мрачным и тоскливым миром, который словно годами ждал его возвращения.
И вот спустя столько лет он стоял на той же злополучной крыше и смотрел на то, как всего за пару часов некогда солнечная, немного прохладная майская погода сменилась на дождливую и ветреную, со шквальными порывами. Дребезжащий металлический звук от оторванной крыши соседнего дома эхом прошелся по всей улице, утопая в звуках проливного дождя. Ким жадно наблюдал за тем, как металлический лист несется по касательной вниз и как он хладнокровно прорезает воду. Для любого другого человека это, конечно, было бы предупреждением о том, что надо бежать отсюда, и бежать что есть силы. Но он стоял.
Сначала он почувствовал, будто он соломинка в бурлящем море, а после – пустоту под ногами. Затем все перевернулось…
Глава 4
Петр
Чтобы попасть внутрь хижины, нам пришлось простоять под проливным дождем еще не меньше получаса, пока за деревянной дверью обветшавшего дома не пропал последний человек предыдущей группы, после чего наш водитель скомандовал нам построиться в ряд и заходить по трое. Вскоре очередь дошла и до меня. Приоткрыв громоздкую дверь, я оказался в просторном помещении, внутри которого не было ничего, кроме трех столов с сидящими в военной форме прапорщиками. Все они скрупулезно заполняли свои журналы и с усталостью осматривали прибывших. За центральным столом в деревянном полу зияла большая дыра, в которой виднелось начало лестницы, спускающейся глубоко вниз.
Прапорщик с довольно крупным подбородком и не менее внушительными щеками коротко записал мои данные, после чего передал мне пропуск и анкету, указав, что ее я должен заполнить позже. На пропуске я разглядел свою фамилию и находящийся под ней номер комнаты – 385. В анкете же мне надо было указать все свои заболевания, группу крови и даже профессию, что мне показалось совсем не нужным, потому как все это я считал пережитками бюрократии и не мыслил, что могу задержаться здесь настолько, что они смогли бы кому-то понадобиться.
Дальше мне предстояло спускаться по сырой каменной лестнице, тянущейся далеко вглубь серого, местами еще недоделанного бункера, с уходящими куда-то ответвлениями и развилками прохладных сырых коридоров, с продрогшими людьми, укутанными в одеяла. Когда же, минуя все зигзаги и перекрестки, следуя белым выделяющимся стрелкам на стене, мне все же удалось добраться до заветной комнаты, я поразился всей масштабности данного сооружения, хотя и видел лишь самую малую его часть. Сбросив с себя мокрую одежду и закутавшись полностью в сухое одеяло, я занял свое койко-место на нижнем ярусе и начал ждать, сам не знаю чего.
Комната была небольших размеров и скорее напоминала маленькую каморку на четыре места, с двумя двухъярусными кроватями по бокам. Отсутствие дверей здесь я мог объяснить лишь скоропостижностью данной постройки или отсутствием бюджета на столь затратное мероприятие, на которое, наверное, не пожалел бы денег только Энвер Ходжа при своем правлении в Албании.
Мои соседи не заставили себя долго ждать, и вскоре все места были заняты. Двое из них мне сразу не понравились из-за явной деградации интеллекта и отвратительного уголовного жаргона. Одетые в толстовки и спортивные штаны малоприятные детины, с татуировками и неухоженной внешностью, рассеивали запах перегара в тесной комнатушке, не смущаясь выражаться при этом непристойными выражениями. Другой же парень, заполнивший нашу каморку последним, напротив, сидел в очках и держался особняком, стараясь не обращать на все их выходки никого внимания, но все же краем глаза я смог подметить, что, смотря через очки, он как будто оценивал всех нас, наблюдая и делая выводы.