Книга потерянных вещей
Шрифт:
— Слезай, — приказал охотник слегка приглушенным из-за закрывающего рот шарфа голосом. — Слезай, или я сниму тебя стрелой.
У Дэвида не было выбора, и он подчинился. Он был готов разреветься. Изо всех сил он пытался сдержать слезы, но в воздухе витал запах крови девочки-оленя. Оставалось надеяться, что охотник уже получил трофей и пощадит его.
Дэвид спустился на землю. Он хотел побежать и попытать счастья в лесу, но тут же отказался от этой мысли. Охотник, способный на полном скаку убить мчащегося оленя, не промахнется по бегущему мальчишке. Оставалась лишь надежда
— Ложись, — сказал охотник. — На живот.
— Пожалуйста, не убивайте меня, — взмолился Дэвид.
— Ложись!
Дэвид встал на колени, потом заставил себя лечь.
Охотник завернул ему за спину руки и грубой веревкой стянул запястья. Потом забрал его меч. Связав ноги мальчика у лодыжек, охотник поднял его и закинул на круп коня, прямо поверх туши оленя, так что левый бок Дэвида больно прижался к седлу. Но он не думал о боли, даже когда они поскакали и лука седла, как лезвие кинжала, стала ритмично впиваться ему между ребер.
Нет, Дэвид мог думать только о голове девочки-оленя, потому что на скаку ее лицо терлось о его лицо, ее теплая кровь размазывалась по его щеке, и он видел свое отражение в темных зеленых зеркалах ее глаз.
XVI
О ТРЕХ ХИРУРГАХ
Дэвиду показалось, что они скакали около часа, если не больше. Охотник не вымолвил ни слова. От тряски у Дэвида кружилась голова и болело сердце. В ноздри бил запах крови девочки-оленя, и чем дальше, тем холоднее становилось прикосновение ее кожи.
Наконец они подъехали к стоявшему посреди леса длинному каменному дому. Дом был простой, ничем не украшенный, с узкими окнами и высокой крышей. Всадник въехал в примыкавшую к дому большую конюшню. Там были и другие животные. Стоящая в стойле олениха жевала солому и разглядывала пришедших. Куры жили в загоне за проволочной оградой, кролики — в клетках. Рядом лиса терзала прутья своей тюрьмы; ее внимание разрывалось между охотником и вкусной, но недоступной добычей в соседних клетях.
Охотник спешился и отвязал голову девочки-оленя. Другой рукой он поднял Дэвида, перекинул через плечо и понес в дом. Когда охотник поднял щеколду, голова девочки-оленя глухо стукнулась о дверь. Они вошли, и охотник швырнул Дэвида на каменный пол. Мальчик упал на спину и остался лежать, ошеломленный и напуганный. Один за другим зажигались светильники, а он разглядывал логово охотника.
Каменные стены были увешаны головами на деревянных щитах. Здесь было множество звериных голов — олени, волки, даже ликантроп очень гордого вида, занимавший центральное место на одной из стен, — но были и человеческие. Несколько голов принадлежали взрослым молодым людям, три — глубоким старикам, но больше всего было детских: головы мальчиков и девочек со стеклянными глазами, сверкавшими в свете ламп. В одном конце комнаты располагался очаг, а рядом с ним лежал узкий соломенный тюфяк. Дэвид повернул голову и увидел вяленое мясо, подвешенное на крюках в другом конце комнаты. Нельзя
Но основное место в комнате занимали два огромных дубовых стола, таких больших, что их могли собрать только в самом доме, деталь за деталью. Они были заляпаны кровью, и Дэвид со своего места разглядел на них кандалы, цепи и кожаные путы. Рядом со столами размещалась подставка с ножами и хирургическими инструментами, явно очень старыми, но заточенными и чистыми. Над столом висел целый набор изысканно оправленных металлических и стеклянных трубок — половина тонкие, как иглы, остальные толщиной с руку Дэвида.
На полках стояли бутылки разнообразных форм и размеров, с прозрачной жидкостью внутри или с внутренностями людей и животных. Одна бутыль почти доверху была наполнена глазными яблоками. Дэвиду они показались живыми — даже вырванные, они как будто не потеряли способности видеть. В другой бутыли лежала женская рука с золотым кольцом на безымянном пальце; с ногтей постепенно отслаивался красный лак. В третьей находилась половина мозга. Его внутреннее устройство было выставлено напоказ и утыкано разноцветными булавками.
Было кое-что и похуже, ох, гораздо хуже…
Дэвид услышал приближающиеся шаги. Над ним возвышался охотник, снявший шарф и откинувший капюшон, так что теперь можно было увидеть лицо. Неулыбчивое лицо женщины, румяное и без всякой косметики, с тонким поджатым ртом. Ее черные с сединой, словно барсучий мех, волосы были собраны на макушке в пучок. Пока Дэвид рассматривал ее, женщина распустила узел, и волосы тяжелой лавиной упали на плечи и спину. Она встала на колени, правой рукой ухватила Дэвида за подбородок и принялась туда-сюда поворачивать его голову, словно оценивала. Осмотрев голову, она проверила шею и ощупала мускулы на руках и ногах.
— Годится, — сказала она скорее себе, чем Дэвиду, и оставила его лежать на полу, а сама занялась головой девочки-оленя.
Больше она не сказала ни слова, пока не закончила работу, занявшую много часов. Она подняла Дэвида, усадила его в низкое кресло и продемонстрировала плоды своего труда.
Голова девочки-оленя была приделана к дощечке из темного дерева. Волосы ее были вымыты, рассыпаны по панели и приклеены к ней прозрачным клеем. Удаленные глаза заменили овалы из зеленого с черным стекла. Кожа для сохранности была покрыта чем-то вроде воска, а голова издавала глухой звук, когда охотница постукивала по ней костяшками пальцев.
— Она просто прелесть, тебе не кажется? — сказала охотница.
Дэвид покачал головой, не в силах вымолвить ни слова. Когда-то у этой девочки было имя. У нее были отец, мать, возможно, братья и сестры. Она играла, любила и была любимой. Она могла вырасти и дать жизнь собственным детям. Теперь ничему этому не бывать.
— Ты не согласен? — спросила охотница. — Может быть, тебе ее жаль? Но сам посуди: пройдут годы, она состарится и подурнеет. Ее будут использовать мужчины. Из нее будут вылезать дети. У нее сгниют и выпадут зубы, постареет и покроется морщинами кожа, истончатся и поседеют волосы. Теперь же она навсегда останется ребенком и вечно будет прекрасной.