Книга Темной Воды (сб.)
Шрифт:
На полу он заметил лежащие россыпью лиловые таблетки. Ничего удивительного. Бутанадиол был повсюду. Жигалин подобрал одну и, думая о любимой жене, которой давно уже нет рядом, положил бутанадиол на язык.
«Самоубийство можно совершить разными способами, – пронеслось в голове, – некоторые предпочитают убивать себя медленно».
Кречмар передавал сигнал: «Любовь пришла к людям. Любовь пришла…»
Теперь может явиться Божество во всем многообразии единого разума существ, по образу и подобию которых сотворен и он
Кречмар физически ощутил ответ.
Трехпалая конечность дрогнула на сенсоре. Брюшко и грудь гоба с треском лопнули, выплескивая гемолимфу. Трубчатое сердце, продолжая сокращаться, вывалилось из разорванного тела. Жизнь миссионера закончилась.
Мелодия льется из окон второго этажа. Кто-то выставил на подоконник старый дисковый магнитофон.
В голове колыхнулись воспоминания, и почти сразу исчезли, словно их никогда и не было. А существовала одна только иная реальность, расцвеченная дивными красками, насыщенная сладостными ощущениями. Он садится на бордюр, стараясь воскресить в памяти хоть что-то… Не получается. Прошлое сгинуло навсегда.
Через некоторое время мелодия смолкает. Появляются тени в темных балахонах. Между ними, суетливо оглядываясь, бежит, подгоняемый электрошокером, человек.
— Эй, – кричит он, – вы слышали? Скажите мне только одно, слышали?..
Георгий Жигалин поднимает на незнакомца пустой взгляд. Лишь на мгновение его охватывает удивление и что-то еще, похожее на сожаление о собственной слабости. Затем краски реальности смазываются, и он забывает о странных ощущениях. Приходит давно ожидаемая эйфория. Его опьяняет безграничная любовь, хочется рыдать от восторга и восславлять великое божество — гоба всего сущего.
Ячейка
У нее были те же шелковистые волосы, тот же ласковый, нежный взгляд.
Я усадил Аришу в кресло, а сам присел рядом, на корточки, и стал гладить ее ладонь. Она смотрела на меня так, как может смотреть только любящая жена, с которой прожил не один год.
Мы просто сидели и молчали в тишине. Из открытого окна пахло весной, дул свежий ветер, трепал занавески…
Прошло почти полчаса.
— Ну, все, – я поднялся, – мне пора.
— Не уходи, – попросила она.
— Пора! Я приду к тебе завтра.
— Я умру без тебя до завтра.
— С тобой все будет в порядке…
— Нет.
— Я приду завтра, – мягко сказал я. – И послезавтра. Я буду приходить каждый день. Обещаю.
— Нет. Не уходи, – она со стоном упала из кресла, обвила мои ноги.
— Ну что ты? – я тронул ее волосы. – Я же вернусь, глупенькая моя…
В прихожей висело серое от старости, все в блестящих крупинках серебра, зеркало в тяжелой раме. Глянув в него, я нашел себя окривевшим на один глаз. Нос расплылся уродливым пятном, сросся со щекой…
— Ну и урод, – сказал я сам себе, – и зачем ты такой на свет уродился?!..
Пару кварталов под моросящим дождем я пробежал, как совсем молодой человек. Давно уже так не бегал. Отомкнул дверь, вошел в квартиру. Здесь давно было пусто, серо и неуютно. Прохладный климат однажды явился в этот дом много лет назад, и поселился здесь навсегда.
Я медленно размотал шарф, вспоминая, как всего десять минут назад на меня смотрела Ариша, как она целовала меня. Снял пальто, устроил на вешалке. Прошел на кухню, заварил крепкий чай, и уселся к окну. Так я проводил все вечера, с самого лета.
Что за немыслимая благодать, когда на душе так пусто, ничего не делать, просто наблюдать, как медленно садится за горизонт солнце, и свежая весенняя зелень чернеет, становится пеплом. Пусть весна погружается в сумерки, а я все глубже ухожу в себя. Меня нет, как нет всего, что когда-то было живо во мне…
Настоящая, живая Ариша пришла почти в полночь. К этому времени весь наш неуютный, холодный дом сгинул во мраке. А мои чувства клубились, будто пар, заставляли меня захлебываться от свежего, ароматного чувства и думать о том, что вот — наступит завтра, и я опять буду там. А не здесь. В пустоте.
— Ау, – крикнула моя жена с порога, – ты где?
Я молчал. Мне вспоминалась та, другая, которую я оставил в пустой комнате, в старом кресле, у голой облупившейся стены. Блеклая желтая краска сползала целыми пластами, обнажая старые газеты. Но, несмотря на убогую обстановку, там мне было тепло. А здесь — нет.
Что она делает сейчас?! Наверное, думает обо мне. Если только она умеет думать, когда меня нет. А может, чувствует желание поскорее оказаться рядом со мной. Если только она умеет чувствовать, когда я не рядом…
— Ты что это? – Ириша включила свет. – Опять сидишь в темноте?
— Просто размышлял, – ответил я, поднялся, подошел к ней и поцеловал в лоб, – как работа?
— Так себе. Представляешь, а Яншина, все-таки, уволили.
— Бедный Яншин, – задумчиво отозвался я. – Бедный, бедный Яншин.
— И вовсе он не бедный, – рассердилась Ариша, – Яншин — личность. Он Токмакову так и сказал…
— Слушай, мне все равно, – перебил я ее, – мне абсолютно все равно, что там сказал Токмакову твой унылый Яншин.
— Ты что… — рассердилась она. – Пил сегодня?
— Нет. Просто скучно…
— Как прошел день? – в ее голосе зазвучали нотки раздражения.
— Нормально… — я отвернулся, теперь я смотрел и поражался, как причудливо выглядит тень от комнатной пальмы на стене — листики — глаза и рот, стебель — длинный кривой нос. Похоже на смешную рожицу.
— Я звонила, никто не подходил.
— Я выходил. Пройтись.
— Прошелся?!
— Да.
Она нахмурилась, отвернулась, вышла из комнаты. Потом появилась в дверях: