Книга теней

Клюев Евгений Васильевич

– Да бог с ней, с бутылочкой, – не в первый раз уже поймал его мысль Станислав Леопольдович. – Не о бутылочке я вовсе.

– А о чем Вы вовсе? – без интереса спросил Петр, уйдя уже в сердце своем из этого дома.

– О чем? Да вот… ушли Вы отсюда, например, рановато: не все еще случилось. Ситуация, так сказать, не исчерпана – она, я полагаю, начала только вырисовываться, а ведь интерес в подробностях… или как по-Вашему?

«Никак», – хотел сказать Петр, но опять смолчал, потому что до конца не понял, о чем он, Станислав этот Леопольдович.

– Люди живут быстро. Вы не замечали? – продолжал раскачивать его тот.

– Быстро – это… это Вы что имеете в виду? – разговор надо было поддерживать, а чай, между прочим, остывал, и чая, между прочим, хотелось. С плюшкой. И с вареньем.

– Вы пейте – с плюшкой и с вареньем, а я в виду вот что имею…

– Вы телепат? – не выдержал Петр.

– Телепат, – скучно согласился хозяин, – или, – веселее продолжал он, – просто немножко более внимателен… медлителен, я хочу сказать, чем Вы.

Петр пил чай.

– М-да… внимателен и медлителен. Впрочем, на самом деле и я недостаточно внимателен и медлителен, раз успел уже Вас запустить. Угу, – кивнул он на опять не понявший реплики взгляд Петра. – Я запустил уже Вас. Я допустил, что Вам сделалось со мной – ну, тоскливо, скажем. Не протестуйте, голубчик, – к чему протестовать? А между тем фокус-другой я бы мог Вам показать – дело, как говорится, нехитрое. Но это, видите ли, слишком уж немудрящий путь, мне стыдно таким путем идти к сердцу Вашему. Да и не надо Вам, чтобы таким путем… Вы же человек тонкий, а?

– Толстый, – сказал Петр.

– Запустил. – Станислав Леопольдович пожевал нижнюю губу и сказал себе: – Хотя… это у Вас уже рефлекторное, пожалуй.

– Что – рефлекторное? Было бы хорошо, если бы все-таки как-нибудь менее загадочно. – Петр пил чай.

– Вы воспитанный мальчик, – без насмешки заключил хозяин. – В самом деле, Вы очень деликатно сделали мне замечание. Деликатно, но зря. Я ведь не стремлюсь к загадочности – я всего-навсего переоцениваю уровень нашего… ну, взаимопонимания, что ли. И опускаю некоторые слова – вроде бы, сами собой разумеющиеся. Отсюда получается загадочность, как Вы изволили это квалифицировать. Ну ладно. А можно Вас попросить, Петр… Пожалуйста, относитесь ко мне хорошо – или хотя бы без враждебности.

– Но я хорошо… – начал Петр и осекся. Вдруг сделалось ему не по себе – сразу как-то не по себе. Он вскинул глаза на Станислава Леопольдовича и спросил: – Почему мы быстро живем? Что значит «быстро»? – И, спросив, понял уже смысл этого «быстро» и даже поежился: он знал теперь, о чем речь, – правда, в общих самых чертах.

– Вот-вот-вот, задержитесь на этом своем ощущении, задержитесь – стоп. Быстро мы живем, мальчик. Если бы мы жили не так быстро, мы могли бы заметить кое-что… кое-что интересное. Но мы действуем как бы наизусть, то есть пробегаем нашу жизнь, проборматываем, не вдаваясь, что называется, в частности, в подробности каждой ситуации, которую посылает нам судьба. Дети так читают стихи – зная уже наперед, что там дальше, и галопом скача к финалу: буря-мглою-небо-кроет-приумолкла-у-окна-своего-веретена. Нам, конечно, будут даны и другие жизни… много других жизней, поскольку с первого раза трудно все рассмотреть и расслышать, но ведь каждая ситуация уникальна и не обязательно повторится из жизни в жизнь. Схема повторится – детали не те, детали повторятся… даже одна деталь, глядь – схема другая. Так что очень желательно осмотреться, помедлить… вкус, я бы сказал, ощутить. – И Станислав Леопольдович принялся долго-долго дуть на чай, уже остывший чай в своей чашке.

А у Петра во рту был привкус мяты – холодок такой специфический, тревожный. Слова Станислава Леопольдовича задевали слух как-то по касательной: вжи-ик, вжи-ик, вжи-ик… И были, вроде бы, понятны, но в конце концов непонятны. Манили. Манили в область – нет, не обозначить эту область, не зафиксировать. Однако теперь уже молчал Станислав Леопольдович.

– Простите… я… я слушаю Вас… очень внимательно, – напомнил минуты через три Петр.

– Я не забыл. Вот ситуация с ликером, кстати. Она загублена.

– Ликер загублен, – неожиданно для себя поправил Петр. – А ситуация завершена.

– Да? – не поверил Станислав Леопольдович и поднялся со стула. Пошел опять к платяному шкафу, запустил туда руку и извлек на свет божий такую же точно бутылочку. При этом он поморщился и быстро, но потрясающе внятно пробормотал: – Фокус, конечно, да что ж поделаешь, люди добрые!..

Петр наконец обалдел – и, в общем, довольно основательно. Он не мог оторвать глаз от бутылочки – абсолютной копии только что разбитой.

– У Вас, значит, много таких бутылочек?

– Может быть, может быть, – пропел Станислав Леопольдович и так подозрительно счастливо рассмеялся, что Петр засомневался, а был ли сам Станислав Леопольдович действительно уверен в удаче, запуская руку в шкаф. Между тем тот опять поскучнел – видимо, что-то в этом эксперименте все-таки не устраивало его – и, не глядя на Петра, спросил: – Как теперь Вы намерены действовать?

– Очень осторожно, – на полной искренности сказал Петр, взял в руки бутылочку и отправился на кухню к мраморному умывальнику.

– Ну, с богом, – настигло его уже на пороге.

Однако в этот раз горячая вода не потребовалась. Притертая пробка поддалась легко – оказалось достаточно снять с нее какую-то тонкую пленку. А на столе уже стояли совсем маленькие рюмочки, таких маленьких Петр не видел никогда. Ликеру хватило только на один раз – правда, рюмочки были наполнены до краев.

– Это надо пить очень медленно, – предупредил Станислав Леопольдович и немножко хитро добавил: – Лучше все делать медленно. Очень и очень медленно. – Тут он пригубил ликеру и поставил рюмочку на стол. Петр поступил так же.

Вкус ликера не исчезал долго. Пожалуй, это был слишком крепкий ликер: от него немела гортань. Потом слизистую начало покалывать – и только спустя некоторое время ощущались, почти неуловимо чередуясь, горечь и сладость, задерживавшиеся постепенно на более продолжительный срок.

– А Вы всегда один жили?

– Ну, у меня есть Анатолий. Раньше был Козлов и другие. А еще раньше я жил с одной прекрасной дамой. Я очень любил ее. Мы прожили… дай бог памяти, всего лет десять. Двести с лишним лет назад.