Книга воздуха и теней

Грубер Майкл

Мои грустные размышления прервал Микки, воскликнув: «Ух ты!» — достаточно громко, чтобы привлечь внимание брюнетки и некоторых других.

Он ткнул пальцем в бумаги.

— Ты хоть понимаешь, что это такое?

— Типа того. Миранда читала письмо и объяснила, в чем его ценность, но я, конечно, не ученый и, соответственно, не чувствую трепета.

— Миранда Келлог? Она видела это? — Он, казалось, слегка расстроился.

— Ну да. Она ведь законная владелица оригинала.

— Но сейчас он хранится у тебя?

Ну, я объяснил ему, что произошло за последние двадцать четыре часа. Он выглядел

ошеломленным.

— Это ужасно! Самая настоящая катастрофа!

— Да, я тоже переживаю из-за нее.

— Нет, я имею в виду рукопись, оригинал, — заявил он с бессердечием, достойным юриста. — Без него это не имеет никакой цены. — Он похлопал по кипе бумаг. — Господи, мы должны ее вернуть! Ты понимаешь, что поставлено на кон?

— Мне уже не раз задавали этот вопрос, и ответ таков: вообще-то нет. Что здесь такое — тяжелая артиллерия, которая может быть применена в каком-то литературном споре?

Мой тон прозвучал холодно, но он этого не заметил. Передо мной был новый Микки — уже не отрешенный джентльмен-ученый, с восхитительным презрением относившийся к потугам своих собратьев вскарабкаться по скользким ступеням академической карьеры. В глазах у него пылал огонь. И этот новый Микки принялся разглагольствовать о колоссальной академической ценности скучнейшего рассказа м-ра Брейсгедла. Я слушал примерно так, как если бы он описывал детали сложной и утомительной хирургической операции. Наконец я прервал его.

— Это что, так важно — был Шекспир католиком или нет?

— Шекспир мог быть кем угодно, но важно узнать кем. Я уже разжевывал тебе все это. Нам почти ничего не известно о внутренней жизни величайшего писателя в истории человеческой расы. Послушай… всего один пример из тысячи, и ты все поймешь. Недавно некая женщина написала книгу; она ученый-любитель, но изыскания провела немалые. И в этой книге она утверждает, будто почти все собрание сочинений Шекспира, в особенности пьесы, есть не что иное, как искусно закодированное оправдание католицизма и призыв к тогдашнему монарху облегчить тяжкую судьбу английских католиков. То есть она приводит буквально сотни примеров неортодоксального толкования пьес, подтверждающих ее теорию, и также высказывает гипотезу, что именно защитой могущественного влияния лордов-католиков объясняется тот факт, что Шекспира не призвали к ответу, хотя он и написал эти без труда читаемые кодированные послания. То есть такая сложная оригинальная концепция, объясняющая почти все в сочинениях Шекспира. Что скажешь?

Я пожал плечами и спросил:

— Ну… она права?

— Не знаю! Никто не знает! — почти выкрикнул он, заставив коллег снова оглянуться; теперь понятно, почему Микки не рвется обедать здесь. — В этом суть, Джейк! Она может быть права. Или кто-то напишет книгу, где проанализирует сочинения Шекспира и докажет, что тот был добрым протестантом, но геем. Или монархистом. Или левшой. Или женщиной. Или графом Оксфордским. В том-то и состоит наиглавнейшая проблема всех, кто изучает Шекспира, — а теперь вот это! Если письмо подлинное… я говорю, если оно подлинное, оно станет величайшим событием в науке о Шекспире с…

ну, не знаю… с тех пор, как эта область исследований возникла в восемнадцатом столетии.

— Правда, что ли?

— Еще мягко сказано. На самом деле я лишь краешком глаза заглянул туда, где открывается подлинный рай. Подумай, Джейк… — Он понизил голос и наклонился к моему уху; такая таинственность выглядела почти пародийно. — Джейк, если Брейсгедл шпионил за Шекспиром, а потом строчил свои отчеты, описывал жизнь Шекспира точно так же, как свою собственную жалкую жизнь… Ох, господи, это будет нечто настоящее! Не истолкование образов из второго акта «Короля (черт бы его побрал) Лира», а настоящие факты. С кем он встречался, что говорил, как звучала его обычная речь, во что он верил, что ел и пил, гонялся ли за женщинами, какой длины был его половой член… Джейк, ты понятия не имеешь, о чем речь.

— Ну, у меня есть некоторое представление о том, сколько может стоить рукопись пьесы.

Он закатил глаза и сделал вид, будто обмахивает лицо.

— Ах, это… Об этом даже думать не стоит. Нет, клянусь, я обделаюсь, если мы получим хотя бы те шифрованные письма, о которых он упоминает. Неудивительно, что старина Булстроуд помалкивал. Несчастный ублюдок. О мертвых, конечно, плохо не говорят, но за все, что я для него сделал, он мог бы дать мне взглянуть на бумаги хоть одним глазком, когда ему в руки упало такое.

— Наверно, это сводило его с ума. Племяннице он тоже ничего не говорил.

— Да. Бедная женщина. У тебя есть хоть какие-то идеи, где могут быть шпионские письма?

— Нет. Но именно это я хотел бы выяснить, и ты поможешь мне понять, с какой стати русский гангстер заинтересовался ими настолько, чтобы совершить преступление федерального уровня. Вряд ли он состоит в Ассоциации современного языка.

— В этой организации полно бандитов и похуже. — Микки улыбнулся. — Однако твой вопрос мне ясен.

Он замолчал, на мгновение по его лицу пробежало странное мечтательное выражение, как будто он только что принял хорошую дозу опиума: глаза прикрыты, точно созерцают рай, достигнуть которого невозможно. Затем он явно с усилием заставил себя вернуться к реальности и сказал:

— Если только…

Я знал, что он имеет в виду.

— Если только Булстроуд во время своей поездки в Англию обнаружил нечто, подтверждающее существование… назовем его так — Объекта. И эти парни… точнее, тот, кто их нанял, узнал об Объекте и хочет заполучить его. Однако отсюда следует вывод, что шифрованные письма — часть следа, что ведет к Объекту. Но мы даже не знаем, были ли они при письме Брейсгедла. Или знаем?

— Ты меня спрашиваешь?

— Ну да. Ты знаешь обо всем этом больше кого-либо другого, кроме самого Булстроуда и, возможно, Миранды, а они оба сейчас за пределами досягаемости. Очевидно, кто-то предложил Булстроуду рукопись. Что, если вместе с ней были и другие бумаги, а он отказался купить их?

— Немыслимо! Ради такого предложения он продал бы обеих своих бабок.

— Да, но бабки не такой уж ходовой товар. Сколько он мог бы предложить, скажем, за оригинал шифрованных писем Брейсгедла?