Книга вторая: Зверь не на ловца
Шрифт:
– Узнаешь места, Вик?
– спросила она через некоторое время, останавливаясь возле коряги, похожей на противопанцырный еж.
Капрал оглянулся, неуверенно осмотрев деревья, траву вокруг под ногами и означенную корягу.
– Что-то смутно знакомое, - наконец признал он, - Особенно же эта деревяшка.
– Еще бы, - проворчала Ниэнн, указывая рукой в сторону темного ложка справа, - Вон там, видишь? В темноте, там как раз паучие тенета, из которых я тебя вызволила. Сейчас светло, и пауки спят в дуплах, а на паутину вполне можно посмотреть. Хочешь?
– Нет уж, спасибо, - Вика передернуло, - Так значит, где-то тут меня и сцапали?
– Поблизости. Они не такие сильные, чтобы далеко тебя волочь, и думаю, что возле вон того дерева ты прислонился, соображая,
– Почему именно возле этого?
– Вик посмотрел на старый толстый бук, и разом сообразил, отчего Ниэнн так решила, - с нижних суков свисали толстые, как конский волос, лохмы старой паутины, которые мотало на ветру.
– Смотри-ка, а чье это, интересно мне знать?
– улыбнулась Ниэнн, поднимая из травы комок серо-зеленой ткани, в котором Вик, мгновением спустя, узнал свою шляпу.
– Так что, выходит, мы совсем близко?
– неуверенно спросил он, принимая головной убор и расправляя его. Даже не испачкалась, поди ж ты.
– Да не сказать чтобы очень, - покачала головой Ниэнн, - Отсюда до землянки военных около восьми миль по прямой.
– Лихо я пробежался, - Вик оттряхнул и одел шляпу, еще раз осматривая дерево, и подмечая следы крови на коре, - А вроде бы, пару раз вдохнуть-выдохнуть успел...
– Может, ты просто очень хотел жить?
– предположила Ниэнн, в очередной раз заставляя его улыбнуться...
– Пойдем, а то уже смеркается. Я вовсе не против провести с тобой ночь, но думаю, мы еще успеем добраться до темна...
Глава вторая.
... Сон был тягостным, тяжелым, липким и не отпускающим. Дайтон ненавидел этот сон, но вынужден был смотреть его раз от разу, и, увы, не ему было выбирать, когда.
Как всегда, после глубокой ночной дремы наступил момент, когда его сознание вдруг необъяснимым образом обострилось, стало до отвращения реальным и, наконец, сфокусировалось на том узком участке войны, который он наблюдал сам.
В полузасыпанном окопе на обратном скате высоты, где он и его товарищи принимали последний бой. Принимали, отлично зная, что враг уже везде, - и впереди, волной накатывая на разбитые пушечным огнем проволочные заграждения, и позади - смыкая фланги и завершая окружение его бескровной части. А кругом рвались снаряды, гранаты подымали вверх буруны мокрой земли, шрапнель обдавала окопы сверху свинцовым градом, подтянутые на минимальную дистанцию пулеметы поливали огненным шквалом бруствер, мигом сшибая в мокрую грязь тех из них, у кого хватало мужества встать в полый рост, и хотя бы попытаться послать пулю в сторону могучего и неудержимого врага.
И они сидели, вжавшись в земляные стены, и ждали той минуты, когда враг появится прямо тут, - на том расстоянии, про которое бессмертный Маркравт говорил: "когда станут видны белки их глаз". Они сидели, сжав винтовки в руках, и нервно теребя последние гранаты, понимая, что все кончится быстро, - несколько выстрелов и разрывов, лязг стали о сталь, ожесточенная, с матом, воплями и хрипом, схватка на штыках и лопатках, самодельных палицах и ножах...
И все.
Харадримы не станут подтягивать массивные огнеметы на тележных колёсах, не будут рыть сапы и долго обрабатывать их рубеж пушками, - их вполне устраивало, что последних защитников высоты истребят иррегулярные пехотинцы-башибузуки, - и не важно, какой ценой, ибо кадровые офицеры Низама не ставили эту публику и в ломаный грош.
Они сидели, и ждали штурма. И ничего не было в жизни Мечбора Дайтона страшнее того клятого ожидания.
... А проснулся он как всегда, - внезапно, будто умер.
Лисса спала, уткнувшись в подушку, - первый раз за две недели его жизни в этом номере, на роскошной двуспальной кровати с балдахином он спал не один. Дайтон подумал как следует, и откинулся головой на свою подушку. У него было время подумать, не разбудив девушку, и собраться после кошмарного сна, который заставал его врасплох в третий раз в жизни.
В первый раз он прокручивал в голове события того памятного дня буквально через пару недель после того, как все кончилось. Тогда он
Дайтон не был дураком. Он понимал, какая связь лежит между этим тягостным, беспросветным сном, и не остановившейся жизнью, - его совесть напоминала ему о том, как немного стоила его шкура совсем недавно.
Вчерашний день запомнился ему слабо. Он, с помощью Петера (у которого у самого рука висела на перевязи), Лью Пункартэ, Вероники и Лисы, фактически выполз из военного госпиталя, куда все его планировали уложить не менее чем на неделю. Выполз - и встал на ноги. Два сквозных ранения по рукам и ногам, легкими осколками, можно пережить, - ровно как и контузию. Странная штука этот шестиствольный гранатомет, - легко запалив баллон и пару "штурмарей", ополовинив два взвода горных стрелков, он оказался недостаточным, чтобы убить одного на редкость живучего генерала. Из дюжины стоящих, лежащих и сидящих кругом людей не было ни одного не раненного, кроме девушек и Нойза, которых Дайтон сгоряча закрыл от осколков своей собственной тушкой... Лейтенант Домба, к примеру, схлопотал пять ранений, из которых лишь одно было относительно легким. Объяснялось это довольно просто с точки зрения медиков, - граната, выпущенная из реактивного гранатомета залпового огня, давала много довольно мелких высокоскоростных осколков. Для поражения хорошо защищенного самолета или баллона этого было даже маловато, - а вот для открыто расположенной пехоты некоторый ощутимый перебор. Как итог - много сквозных ранений конечностей, не особо-то опасных для жизни, и еще больше проникающих в полости, - наоборот, весьма даже опасных. Дайтону просто перепало два первых, и совсем не досталось вторых.
Повезло, кончено, сказочно.
Что однако, не помешало репортерам немедленно оповестить весь мир о его безвременной кончине, - и почему-то никто не собрался в течении всех трех дней, пока он приходил в себя, данные слухи опровергнуть.
Сейчас-то пресса уже писала сугубо то, "что нужно". О том, как он, Дайтон, и его непосредственный начальник, Нобель Гаудкрафт, разнесли диверсантов, пробравшихся в Беорен, буквально сходу, вдребезги и пополам. При этом газеты, которые он листал, еще лёжа в палате под капельницей, весьма уклончиво сообщали о собственных потерях королевских войск и полиции. А меж тем гран-генералу было отлично известно, что потери были не просто велики, а очень велики, - особенно на фоне численности диверсантов из пяти уничтоженных групп и причиненного ими ущерба. Именно данный факт, который неизбежно должен был поднят на вид во время детального профессионального разбора, не давал Дайтону заснуть спокойно на протяжении всего последнего времени.
Пока об операции рассуждают туповатые писаки, которые, строго говоря, ничего о ней и не знают, ибо информацию получали весьма дозировано, все было в порядке.
Но скоро, очень скоро, с одной стороны анализом займутся генштабовские спецы, а с другой, - гражданские аналитики поумнее, ибо завеса секретности не может быть абсолютной при всем старании.
А тогда на их с Нэдом головы падет гром. И это неизбежно.
Однако сил всерьез трястись по этому поводу у Дайтона уже не было. Он без малейшего трепета выслушал дежурно-обязательную выволочку от Нобиля, который добросовестно отругал его последними словами, - и в первую очередь за самовольную атаку на диверсантов, которую человеку его звания и возраста проводить было и впрямь вроде бы как неприлично. Дайтон скрепя сердце понимал это, как и то, что его можно было отругать за нечто серьезнее, - когда у тебя под началом более батальона отборных войск с артиллерией и авиацией, несколько ненормальна ситуация, в которой тебя же и гоняет, как муфлона по горам, кучка каких-то проходимцев.