Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв.
Шрифт:
В связи с этим ходатайством последовало письмо заведующего сектором науки Наркомпроса И.К.Луппола замнаркома Наркомпроса Курцу.
"Наркомпрос в ответ на письмо ИНЯ от 7.XI.1930 г. решительно возражает против передачи Государственной библиотеки иностранной литературы МИНЯ, поскольку такое мероприятие неизбежно сузит роль Библиотеки, которая в настоящее время имеет союзное значение.
1. Обучение трудящихся иностранным языкам не может идти только по линии вновь организованных и вновь организуемых ВУЗ’ов и техникумов. Значительную роль должны здесь сыграть внешкольные методы — самообразование, радио, лингафон и т. п. Здесь ГБИЛ имеет соответствующий опыт, широко развиваемый и за пределами Библиотеки. Конечно, если необходимо будет преимущественное право пользования залами Библиотеки предоставить студентам ИНЯ, то оно может быть осуществлено путем договоренности между ГБИЛ и ИНЯ.
2. ГБИЛ не только библиотека г. Москвы, но она связана в своей работе с периферией (Курск, Нижний Новгород, Архангельск, Воронеж, Киев и пр.). В настоящее время приняты меры к организации
3. Сектор науки Наркомпроса вынужден также решительно возражать против указания "неопределенный контингент" посетителей Библиотеки. Статистические данные показывают на непрестанное увеличение процента читателей-рабо-чих. Так в 1928/29 г. — 134 рабочих, в 1929/30 г. — 837, а в связи с организацией филиалов на производстве число читателей-рабочих растет с каждым месяцем. Далее, учащиеся составляют 37 % общего количества читателей (из них читателей МИНЯ около одной трети). Преподаватели, научные работники, литераторы составляют 44 % и тд. и т. д.
4. Главнаука считала бы необходимым отметить в заключение, что по всем вопросам, которые могут, как и в данном случае, быть разрешенными путем обычной договоренности, следует не обращаться в секретном порядке в высшие инстанции, а согласовать вопрос непосредственно с заинтересованным сектором Наркомпроса.
Зав. сектором науки Наркомпроса И.Луппол Секретарь Ю.Шерл".
На этом закончилась переписка и очередное покушение на нашу самостоятельность.
В мае 1930 года Библиотека совместно с ГИЗом начала издавать "Библиографический бюллетень иностранной литературы" тиражом одна тысяча экземпляров. В редколлегию Бюллетеня вошли: И.К.Луппол, М.И.Рудомино, Беспалов, Бела Иллеш, Креш, С.А.Лопашов. В рабочей редакции были И.А.Кашкин, Б.А.Грифцов, Е.Л.Ланн, Б.И.Ярхо и др. Для Библиотеки подготовка такого Бюллетеня не была чем-то новым: еще в помещении Исторического музея Библиотека выпускала похожее издание "Литературная жизнь Запада", в котором давались обзоры новейших литературных произведений. В то время это был единственный в стране источник информации о современной литературе западных стран. В его подготовке участвовали такие крупные переводчики, как И.А.Кашкин, Б.А.Грифцов, Л.П.Гроссман. Эти умные и образованные переводчики современной художественной литературы впервые познакомили советских людей с произведениями Э.Хемингуэя, Р.Фроста, Р.Роллана, М.Пруста и др.
Несмотря на мою бурную библиотечную жизнь, мы с мужем придерживались взгляда, что ее надо обязательно один-два раза в год прерывать для отдыха, и уже с середины 1920-х годов четко следовали этому принципу. Тем более Главнаука, где я работала по совместительству и в систему которой входила Библиотека, имела свои прекрасные санатории в Крыму ("Гаспра") и под Москвой ("Узкое"), Начиная с 1926 года мы много лет отдыхали в этих санаториях.
Как-то я отдыхала зимой в Узком, а Василий Николаевич по выходным дням брал дома лыжи, садился на Мясницкой, где мы жили, в автобус (кажется, № 1) и доезжал до Калужской заставы (в настоящее время площадь Гагарина). Там становился на лыжи и через деревни, на месте которых теперь стоят многоэтажки, шел на Узкое. Мы любили отдыхать в среде научных работников — в основном интеллигентных, нестандартных людей.
В конце 1920-х-начале 1930-х годов в Узком выделялся своеобразностью и яркостью ученый, путешественник и государственный деятель Отто Юльевич Шмидт. Это был очень интересный человек. Как-то, еще задолго до челюскинской эпопеи, он отдыхал в Узком после путешествия на Памир, откуда привез очень забавную игру "манжонго". Играли пластинками из кости, типа пластинок игры "домино". Я не помню саму суть игры, но помню, что она была очень занятной и мы были ею увлечены. Когда кто-то проигрывал, Отто Юльевич говорил: "Ну хватит, довольно" — и проигравший был обязан сесть в центре комнаты и рассказать о своих путешествиях. Я знала Отто Юльевича еще по Госиздату, когда он им руководил и был членом коллегии Наркомпроса (1921–1924). О.Ю.Шмидт был одним из тех доброжелателей Библиотеки, которые понимали значение ГБИЛ для развития культуры страны и стремились помочь ее становлению.
Наша дружба с Корнеем Ивановичем Чуковским началась уже в первые годы после рождения Библиотеки иностранной литературы. В 1920-х годах мы часто встречались в Узком. Я была еще совсем юной. Мы вели бесконечные беседы. Корней Иванович любил разные игры, особенно увлекался шарадами. Иногда в игре он срывал с окон большие портьеры, завертывался в них, как в тогу, и представлял кого-нибудь из окружающих в живых сценах. Обо мне он придумал такую шараду: первая часть слова — французский биолог, открывший антидифтерийную сыворотку — Эмиль Ру (1853–1933). Второй и третий слоги — музыкальные звуки — "до" и "ми", а в конце слова
— союз, показывающий отрицание: "но". С этой загадкой Корней Иванович выступал, как на уроке русского языка в школе. В конце он торжественно ставил на пьедестал меня, завернутую в занавес, и представлял — РУДОМИНО. Тогда, в 1920-х годах, Чуковский предрекал мне большое будущее. Мне это, конечно, очень льстило. Я смеялась, была очень горда.
Корней Иванович перенес свой пыл и на Библиотеку. Я помню, как в 1930-х годах в Библиотеке была дискуссия по проблемам перевода. В этой дискуссии Чуковский и переводчики вошли в такой азарт, что я боялась, что они разнесут Библиотеку. Мне пришлось вмешаться: "Знаете, Корней Иванович, я вас очень люблю и уважаю, но больше я не хочу, чтобы вы у нас…" После этого он поутих, и они вместе с С.Маршаком стали читать свои стихи. Они очень дружили, хотя и были соперниками в переводах. Но это были два
С Самуилом Яковлевичем Маршаком я познакомилась в 1931 году, когда была с мужем в Кисловодске в санатории "Работник просвещения". В то время Маршак отдыхал по соседству в санатории Дома ученых и часто заходил к нам. Часто, вместо того чтобы идти на какую-нибудь Красную горку, мы сидели в гамаках и болтали, спорили, выдумывали шарады. Маршак очень любил особые, умные игры, которые давали возможность испытать эрудицию участников, проверить их память. Мы с Самуилом Яковлевичем очень сдружились, я бывала у него на улице Чкалова, навещала его, когда он болел. Маршак очень часто устраивал в нашей Библиотеке вечера своих переводов. Прежде чем печатать переводы Бернса, Шелли, Байрона, Шекспира, он читал их у нас. Он пользовался всегда большой любовью и популярностью у слушателей. Самуил Яковлевич был очень приятным, хорошим человеком. У меня осталась о нем самая добрая память. Я помню, уже после его смерти приходил ко мне его сын. Я передала ему копии писем, которые Маршак присылал мне лично.
О революционерке Вере Николаевне Фигнер я, конечно, знала еще из уроков истории в гимназии. И вот судьба свела нас в начале 1930-х годов в санатории "Узкое". Кто-то сказал мне, что в санаторий приедет Вера Фигнер, и я решила прочесть ее воспоминания. Шлиссельбуржцами я интересовалась, читала воспоминания народника Н.А.Морозова. В библиотеке санатория нашлись три тома воспоминаний Веры Фигнер, и я с большим интересом приступила к чтению. И вот как-то я зачиталась до полуночи: не могла оторваться от книги. Как раз читала о допросе юной девушки и восторгалась ее героизмом. Я представляла эту юную, хрупкую, худенькую девушку, с длинными косами, которая стоит перед жандармами и смело им отвечает, как вдруг открывается дверь и входит пожилая женщина, видит меня в кровати и говорит: "Ой, пожалуйста, извините, я ошиблась дверью. Моя комната, вероятно, справа или слева. Я только сегодня приехала и вы меня, пожалуйста, простите". Тут я все поняла и вскрикнула: "Так это же вы — Вера Фигнер?" Она говорит: "Да, я. А что?" Я отвечаю: "Я как раз вашу книгу читаю!" Она села ко мне на кровать, и мы с ней проговорили до четырех часов утра. В восемьдесят лет она была очень любознательна, и, главным образом, она меня расспрашивала. Я все же попросила: "Вера Николаевна, расскажите о себе". Она ответила: "Ну, в книге же все написано. Вы читаете ее". Она спрашивала обо мне, о моей семье, о моей работе, об окружающих меня людях. Я говорю: "Вера Николаевна, уже поздно, надо спать". А она отвечает: "Нет, нет, нет, я еще…" После этой ночи мы с Фигнер очень сдружились. В послеобеденный час нас клали на террасе в меховые теплые мешки на отдых. Мы ложились рядом и потихоньку, чтобы не будить соседей, разговаривали. Ее все интересовало. Конечно, женщина она была необыкновенная, очень интересная. К сожалению, мне скоро пришлось уехать, истек мой срок пребывания. Но в Москве наша дружба продолжилась, я бывала у нее дома. Помню, зашла к ней как-то вечером в новом платье. Вера Николаевна увидела и спросила, где я его получила. Я сказала, что мне его сшила портниха. "Как, — удивилась она, — в советское время разве есть портнихи? Разве разрешают частный труд?" Я говорю: "Ну как же, Вера Николаевна, безусловно, есть". Она очень удивилась. Как-то я сказала, что нам по утрам молочница приносит домой молоко. "Как, — изумилась она, — молочница разносит молоко? Это же частная торговля. Разве можно?" И это все совершенно серьезно. Скорее всего, она была неправильно информирована. У нее была ка-кая-то подозрительная экономка, которая, возможно, давала ей такую информацию, и я ей невольно на многое открыла глаза. Но вскоре Вера Николаевна заболела. Наши встречи стали редкими. Потом началась война. В.Н.Фигнер умерла в 1942 году в 90-летнем возрасте.
Осенью 1931 года в санатории "Гаспра" я участвовала в шахматном турнире отдыхающих. Среди восьми участников я была единственной женщиной. Я, игравшая в шахматы, по сути дела, только с Василием Николаевичем, который играл слабее меня, завоевала четвертый приз среди мужчин, опытных мастеров. В связи с этим профессор Иван Никанорович Розанов написал забавное стихотворение.
Посвящается шахматистке Рудомино
14-15.Х.1931 г.
Она в турнир вступила смело,
Одна из дам:
"Не женского ума то дело", —
Твердили нам.
"То не забава, а несносный
Труд даме"… Но
Была почти победоносной
Рудомино!
Рудомино не математик,
Но черт возьми,
Напрасно Гиндин делал матик:
"Пять из восьми!"
Таких успехов достигают
Годами… Но
Обычно с мужем лишь играет
Рудомино!
Непобедим был и упорен
Лишь Марков [15] наш.
С его отцом [16] играл Чигорин [17] :
15
Андрей Андреевич Марков, младший (1903–1979) — математик, ч.-к. АН СССР.
16
Андрей Андреевич Марков (1856–1922) — математик, академик Петербургской АН и РАН.
17
Михаил Иванович Чигорин (1850–1908) — шахматист, основоположник русской шахматной школы, чемпион России по шахматам (1899–1906).