Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв.
Шрифт:
Слушатели его любили и хорошо воспринимали, даже когда он бывал не в духе. Эренбург никогда не скрывал своего раздражения, мог во время заседания или вечера резко что-то сказать выступавшему или даже председателю. Я помню, как Эренбург на одном из вечеров злился на докладчика, у которого был насморк и тот не мог достаточно хорошо выступать.
Илья Эренбург был, безусловно, исключительно эрудированным человеком, интересно говорил, очень много знал. У меня впечатление, что французскую литературу, французское искусство, всю французскую культуру, включая и старую, вряд ли кто еще у нас знал так, как он. Прозу И.Эренбурга я читала по мере ее публикации тогда еще, в 1920-х годах, но как к романисту отношусь к нему скептически, зато считаю его очень хорошим публицистом. Особенно он проявил себя публицистическими статьями во время войны. Когда я была в Германии в 1945–1946 годах, немцы мне говорили, что они знали И.Эренбурга по тем листовкам, которые мы тогда засылали в Германию и которые составлял Эренбург. Мне было очень его жалко, когда он как-то отошел или, точнее, его "отошли" от президентства в обществе "СССР — Франция". Его не сняли, а создали Президентский совет, т. е. целую группу президентов одного общества. Конечно,
С Любовью Михайловной у нас продолжалось общение и после смерти Эренбурга. Она ненадолго пережила мужа. Для меня смерть ее была неожиданностью. Я бывала у них и дома и на даче. Но почти всегда по служебным делам.
В 1928 году в Париже в компании Эренбургов бывали Луи Арагон и Эльза Триоле. Не помню, чтобы мы с Валентиной Дынник видели их в одном из посещаемых Эренбургами ресторанов, но помню, как мы зашли как-то к Эльзе Триоле домой в маленький пансион, где она снимала комнату. В то время я плохо ее знала как писателя, прочла только одну ее книгу "Земляничка". Меня заинтересовало то, что она такая просоветская, но вместе с тем почему-то живет в Париже. Меня поразила ее комната, уж очень маленькая, вероятно, 6–7 кв. метров. В ней была высокая белая кровать, покрытая белым пикейным одеялом, с высокими подушками, и одно кресло. Нам даже негде было сесть, так что я сидела на кровати, рискуя помять белоснежное одеяло. Эльза сразу начала рассказывать о том, что познакомилась с молодым французским писателем Луи Арагоном, а потом предложила: "Давайте мы увидимся и все зайдем в ресторан". Мы действительно стали встречаться в одном из ресторанчиков. Л.Арагон был интересный мужчина, доброжелательно к нам настроенный. Тогда мне было 28 лет, я была скромной, боялась на себя обратить внимание. Но когда через год-два Л.Арагон с Эльзой Триоле приехали в Москву, они, по их словам, первым делом пришли ко мне в Библиотеку. С тех пор у меня с Арагоном установился на многие года контакт, а вот с Эльзой Триоле — нет. Она мне с самого начала не понравилась как женщина — хищница какая-то, такая маленькая… Я удивлялась, как Арагон мог увлечься такой женщиной. Но он всю свою жизнь был ей предан. Последние предвоенные годы я мало с ней встречалась. Она тоже не была расположена ко мне. Я предпочитала, чтобы Арагон приходил к нам в Библиотеку один. Он пользовался огромной популярностью среди наших читателей. Говорил он очень ясно, внятно, интересно. Выступал обычно в Библиотеке в Столешниковом переулке, некоторые вечера мы организовывали рядом с Библиотекой в ВТО на улице Горького, но там было хуже. К сожалению, после войны, когда Библиотека переехала на улицу Разина, Л.Арагон к нам редко заходил.
В отчете о работе ГБИЛ за 1928 год отмечается систематический, хотя сравнительно медленный рост Библиотеки. На 1 октября 1928 года книжный фонд Библиотеки составлял 40 ООО томов на французском, немецком, английском, итальянском, испанском, португальском, шведском, польском языках, число новых поступлений за год — более 5000 томов. Общее число абонентов — 20 тыс. человек, количество посещений — более 28 тыс.; за год было выдано на дом 45.5 тыс. томов. При читальном зале имелось справочное отделение — энциклопедии, словари, справочники — около 200. В читальный зал, рассчитанный на 25–30 человек, было записано 3 тыс. человек, в 1928 году число посещений составило около 15 тысяч. Было выдано 12,5 тыс. книг, около 8 тыс. журналов, 12.5 тыс. газет (не считая текущих). Пользование читальным залом было бесплатным. Среди читателей Библиотеки было: профессоров и преподавателей — 772, учащихся — 1612, литераторов, журналистов, научных работников — 795, других лиц умственного труда — 750, служащих — 716, прочих — 322. По возрастному признаку: читателей до 25 лет — 1865, старше — 3147. Библиотека располагала каталогами: алфавитным, системным, персональным, а также предметным по литературе и искусству и картотекой новинок художественной литературы. За год было выписано 18,1 тыс. карточек. Библиотека выпускала газету "Литературная жизнь Запада" по 16–20 страниц машинописного текста в каждом номере. При подготовке материалов для газеты пользовались 60-ю журналами.
Логично встал вопрос о переводчиках, которые как-то совершенно естественно сгруппировались в стенах Библиотеки, по сути дела, с первых лет ее существования. Никакой организации ни в Москве, ни в стране, ни в Библиотеке они не имели. Поэтому в соответствии с Уставом Библиотеки при ней в марте 1929 года было создано Бюро переводчиков. К осени Положение о Бюро переводчиков, а также список Экспертно-редакционной коллегии были утверждены Главнаукой. Коллегию возглавили известные переводчики Б.А.Грифцов и И.А.Кашкин, а ее членами стали: С.А.Лопашов, Е.С.Левин, Д.И.Макрояни, И.И.Чангулли, В.Ф.Кельин, С.С.Игнатов, Б.И.Ярхо, С.И.Арсеньев, А.К.Дживелегов, Д.С.Усов, Эльгиссер. В 1929 году Бюро переводчиков выпустило 5 номеров "Бюллетеня иностранной литературы", составило литературную хронику по западноевропейским странам и США для журнала "Печать и революция", делало переводы для Совнаркома и для других государственных учреждений. Бюро подготовило ряд переводов из иностранных журналов для Главискусства и Радио-центра, направляло переводчиков на различные торжества и встречи с участием иностранцев. Был подготовлен план антологии иностранных писателей, и Бюро обратилось в издательство "Земля и фабрика" (ЗИФ) с предложением о ее издании. Впоследствии на базе Бюро переводчиков ГБИЛ было образовано Объединение художественного перевода Союза советских писателей.
Столешников пер., 2
Главным для меня в 1929 году стал поиск в Москве нового помещения для Библиотеки. Число посетителей росло, увеличивались книжный и журнальный фонды, расширялись другие виды деятельности. В начале 1929 года нам было выделено небольшое помещение в здании Политехнического музея. Туда мы перевели Отдел выдачи книг на дом (абонемент).
Это делало совершенно неотложным переезд Библиотеки в более просторное помещение. Тем более что и Исторический музей стремился от нас избавиться и вернуть занятое нами помещение. Кроме этого, и Моссовет хотел нас как можно быстрее переселить. В это время обсуждался проект расширения прохода из Охотного ряда на Красную площадь за счет сноса ворот Бориса Годунова (XIII в.) и Иверской часовни, в непосредственной близости к которым располагалась ГБИЛ. Однако против такого проекта выступали московские архитекторы, которые предлагали расширить проход на Красную площадь не за счет сноса исторических памятников, а путем проделывания выемки в здании Исторического музея у ворот Бориса Годунова, как раз там, где находилось помещение Библиотеки. Хотя этот проект в дальнейшем отпал, в тот момент Моссовет в экстренном порядке стал нам предлагать помещения в бывших церквах в центре Москвы.
Весной нам предложили помещения бывшего Никитского монастыря на Большой Никитской улице, 27, напротив здания Зоологического музея МГУ — собор и две церкви с чудесным садом. Однако эти помещения были в конце концов переданы МГУ, а нам предложили церковь Космы и Дамиана в Столешниковом переулке. Мы согласились, но оказалось, что она ранее была передана Ассоциации художников революционной России (АХРР). Моссовет предложил еще помещения целого ряда уже закрытых церквей: Николы "Красный звон" в Юшковом переулке на Ильинке, Антипия на Волхонке, Николая Явленного на Арбате, святых Бориса и Глеба на Арбатской площади. Однако все помещения в этих церквах были слишком тесными, и мы отказались. Кроме церквей Моссовет нам ничего не предлагал.
Как раз в это время вышло постановление Моссовета о немедленном нашем выселении в связи с реконструкцией Воскресенского проезда. Мы решили отстаивать устраивавшую нас и по площади, и по месту расположения церковь Космы и Дамиана в Столешниковом переулке, дом 2.
В то время начальником Главнауки был старый большевик Михаил Николаевич Лядов, с которым считались в Моссовете. Я уговорила его поехать со мной в Моссовет. Там нас принял один из заместителей председателя (не помню фамилию), который сочувственно отнесся к нашей беде. Но помещений, кроме уже нам предлагавшихся, не было. Тогда я поставила вопрос о передаче нам здания церкви Космы и Дамиана в Столешниковом переулке. Он тут же ответил: "Ну подождите, мы же передали ее АХРРу". Посмотрели, когда передали АХРРу. Оказывается, еще в апреле 1929 года, и АХРР с тех пор (а был уже июль) только вывез все иконы и церковную утварь, разрушил алтарь и приделы, а больше ничего не сделал. Ремонта даже и не начинали. Я со свойственным молодости легкомыслием говорю: "Так давайте мы ее и займем!" Но это не подействовало — было постановление, которое надо было выполнять. Тогда я говорю: "Ну а что если мы туда возьмем и въедем!" Он посмотрел на меня, вероятно, подумал, что за строптивая девушка, и ничего не ответил, но я поняла, что он не против, раз это единственный способ нас переселить. Я тут же потянула Лядова на выход. Когда мы вышли из кабинета, я ему сказала: "Михаил Николаевич, давайте поедем в церковь Космы и Дамиана". Он очень хорошо ко мне относился и согласился. В машине я говорю: "А что если я въеду в церковь?" Он отвечает: "Ну, что вы!.. А ключи у вас есть?" Я говорю: "Нет, конечно". "Ну, — говорит Михаил Николаевич, — я ничего не знаю!.." И я решила действовать.
Приехала в Библиотеку, это была уже вторая половина дня, и говорю: "Давайте немедленно переедем!" У меня была еще одна такая же отчаянная сотрудница, Лидия Никифоровна Кобяшева, она говорит: "Да… Но как же мы туда переедем?" Хотя это недалеко, но ведь нужны лошади…" Кто-то из сотрудников сообразил, что в Охотном ряду, где еще торговали мясом и рыбой, наверняка есть телеги. Мы с Лидией Никифоровной помчались в Охотный ряд, быстро нашли три подводы, подъехали к Историческому музею через ворота Бориса Годунова и спешно нагрузили их книгами. Решили пока взять только дубликаты и разное старье. Грузили в мешки, которые были на телегах. Вышло, кажется, мешков пятнадцать, а может быть, и больше. Нагрузили три полные телеги и поехали через Охотный ряд по Тверской улице прямо в Столешников переулок. Замка на двери церкви не оказалось, только печать. Мы постояли над этой печатью в растерянности, но я быстро спохватилась и ее сорвала. Решила: пусть будет что будет! Наш прошлый самовольный переезд с Денежного переулка стоил мне многих неприятностей, но потом выговор с меня сняли.
Я подумала: "Я же не дачу себе строю, а делаю государственное дело".
Уже поздно вечером мы закончили разгрузку книг, рассчитались за подводы. Деньги взяли от платного абонемента. Я ломала голову, как их проведу: в смете такие расходы не предусмотрены, но все обошлось. Я была мелкая сошка, никто не захотел со мной связываться. Но как закрыть дверь? Замка у нас, конечно, не было. Решили остаться на ночь в церкви. Я попросила одну из сотрудниц, совсем молоденькую девушку, сходить ко мне домой и предупредить мужа, что я останусь здесь ночевать. Лидия Никифоровна жила рядом, сбегала домой, предупредила, что останется на ночь в церкви, и даже принесла булку с чем-то вкусным; мы поужинали, не подозревая, что грозит нам ночью. А ночь была ужасной! Во-первых, оказалось, что в помещении церкви совсем нет света. Но главное — крысы! Их мы, конечно, испугались, особенно я. Лидия Никифоровна была моложе меня, и мне стыдно вспоминать, что я не побоялась снять печать, а крыс испугалась. Слава Богу, зверюги занялись мешками. Мы решили ими пожертвовать, только бы они нас не тронули. Эту ночь мы почти не спали. Наутро решили пойти домой по очереди. Я пошла первой, открыла дверь и остолбенела: на крыльце у входа в церковь множество женщин! Очевидно, уже разнесся слух, что церковь заняли. Меня обступили, не давали проходу. Я старалась объяснить, что занятие библиотекой помещения церкви Космы и Дамиана — это лучший выход: в церкви будет находиться культурное учреждение и это может спасти ее от сноса. Так и вышло. Если бы Библиотека не заняла помещение церкви Космы и Дамиана, ее, скорее всего, снесли бы. Ведь все церкви, которые нам предлагали в центре Москвы, были позже снесены. На их месте были разбиты безликие палисадники или построены уродливые здания вроде трансформаторной подстанции Метрополитена на месте церквей Никитского монастыря.