Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль
Шрифт:
Флоден одобрительно засмеялся. Однако Ганчевский заметил нетерпение Дани.
— Послушай, Абель, парням не до анекдотов,— сказал он.— Лучше расскажи, что именно ты слышал вчера вечером.
— Знаешь, я просто не мог дождаться утра, чтоб вам обоим это рассказать. Ваши разбили немцев под Сталинградом. Ты бывал там? Нет? Ну, это все равно. Все равно ты должен радоваться такой победе. А победа потрясающая, небывалая. Еще никто и нигде так не разбивал гитлеровцев. Ваши русские это сделали первые. Честь им и слава!
— Ближе, ближе к делу! — опять заторопил Абеля Флоден.
— Дай же и мне порадоваться, — отмахнулся Абель.— Так вот, армией под Сталинградом командовал
— Сталинград! — воскликнул Павел. — Сталинград! Я все понял, можешь не переводить, Данька! Их отогнали от Сталинграда, взяли в плен ихнего фельдмаршала, разбили в дым! Ох, как здорово, Данька! Праздник, праздник-то какой! А мы тут сидим, гнием...
— Да, да, ты все верно понял! — радостно отозвался Даня.— Счастье какое! Они забрали фельдмаршала Пау-люса со всем его штабом! Абель, постарайтесь вспомнить, может, вы или ваши ребята слышали еще какие-нибудь подробности? — возбужденно обратился он к шахтеру.— Ведь это так важно для нас!
— А для нас, думаешь, не важно, малыш? — Абель опять ударил его по плечу.— Да ведь от продвижения вашей армии зависит и второй фронт, и весь ход войны. Чем скорее ваша армия прогонит немцев, тем скорее освободимся от них и мы, и вся Европа. Мы выуживаем из передач все, что мало-мальски касается советских дел. Не беспокойся, сегодня опять будем слушать радио. Все вам перескажем.
Даня взглянул на него блестящими даже в темноте глазами:
— Абель, вы понимаете, как нам теперь невтерпеж? Нам нужно что-то делать, участвовать в войне! А мы здесь похоронены заживо. Возим вагонетки, изматываемся, тратим нашу жизнь, наши силы — и на что?! — Он скрипнул зубами.— Если вы нам не поможете, мы сами что-нибудь придумаем. Но здесь не останемся!
— Не горячись, мальчик.— Абель успокоительно погладил его по руке.—Мы все понимаем. Обещаю, что поговорю о вас с нашими.
Абель уже много раз говорил это таинственное «наши». «Наши сказали», «наши распорядились». И говорил это с таким выражением, что Даня невольно начинал верить в могущество этих невидимых «наших».
Абель между тем о чем-то тихо переговаривался с Фло-деном. Тот поманил к себе Даню.
— Послушай, Дони, попроси-ка своего дружка, пусть расскажет, когда и из какого лагеря он бежал. Кажется, он говорил, что бежал трижды?
Даня перевел вопрос Павлу. Тот мгновенно вскипел:
— О черт! Опять допрашивать?! Мало, что ли, было у меня этих дознаний?
— Отвечай им, я тебе после все объясню,— торопливо уговаривал его Даня.— Они хотят знать все: даты, названия лагерей, все подробности. Постарайся припомнить.
— Ишь ты, какие любопытные, всё им в подробностях знать нужно! — насмешливо бросил Пашка.— Ну да ладно! За то, что носят харчи, так и быть, все скажу, как было. Переведи ты им, что сперва драпанул я из лагеря под городом Резекне. Было это в сентябре сорок первого года. Скитался я по хуторам, голодовал, подмерзать начал и попался тут полицаям. Ну, полицаи меня сдали прежней лагерной команде, а та меня в наказание отослала в Германию, в шталаг под Штеттином... Стал я остарбайтером. Оттуда я два раза удирал. В январе сорок второго года, как повезли нас в вагоне на работы, я перемахнул на ходу через борт и повис на руках. Очень страшно было на ходу прыгать. Все-таки я оттолкнулся посильнее и прыгнул. Свалился под откос, ногу ушиб сильно. Так ушиб, что и подняться не могу. Охранники вслед мне стали стрелять из автоматов, но поезд не остановили, думали, что я погиб. А я тем временем отполз в кусты и там схоронился Конечно, они послали за мной собак и снова меня поймали. Избили до полусмерти, бросили в карцер, а я, как зажили мои рубцы да как выпустили меня из карцера, опять решил: «Уйду, чего бы это мне ни стоило!» Улучил подходящий момент — и давай деру! И все у меня поначалу шло удачно, я уже и до города добрался, да напоролся на лагерного конвойного. Он меня сразу узнал,— наверно, морда у меня приметная, что ли, — и уж после этого меня, как неисправимого, сюда заслали. Считают, отсюда уж не убегу. Только шалишь, и отсюда можно удрать, но на этот раз поумней все организовать... Послушай, Данька,— прервал вдруг свой рассказ Павел,— а с чего это им все знать нужно? Что за цель у этих шахтеров?
— После поговорим,— опять бросил Даня и принялся переводить на французский то, о чем рассказал Павел и что он вкратце уже слышал раньше.
— Коммунист? — спросил Абель, подразумевая, очевидно, Павла.
— Комсомолец,— отвечал на этот раз уже сам Павел. Для этого слова переводчика не потребовалось.
Потом Павел сказал удивленно:
— Данька, это почему же они таким вопросом интересуются? Может, и сами они коммунисты?
— Может быть. Очень возможно,—задумчиво проронил Даня.
Шахтеры между тем продолжали «допрос»:
— А теперь ты, Дени, расскажи, каким образом тебе доставдяли на немецкий военный завод толченое стекло.
И Даня, которого можно было резать на части там, у следователя, и он не вымолвил бы ни слова, здесь, в шахте, с полным доверием рассказал трем шахтерам о том, как ему помогал немецкий рабочий и где и когда передавал стеклянный порошок для того, чтобы выводить из строя немецкие станки.
4. ДРУЗЬЯ
Даня и сам не понимал, почему он так откровенен с двумя французами и поляком, которых знал едва несколько недель. Но что-то ему говорило, что здесь, в шахте, он нашел настоящих друзей, которые никому и никогда его не выдадут и помогут в беде.
В самом деле, с тех пор как под землей появились два русских паренька, совсем еще зеленые, молодые, замученные голодовкой и фашистскими лагерями, три шахтера взяли их под свое покровительство. Флоден сам воевал с немцами и знал, что такое наци Стась, как поляк, сочувствовал «братьям». У Абеля на войне пропал без вести сын, ровесник Дани и даже, как уверял шахтер, похожий на него лицом. Это заставляло Абеля особенно заботливо относиться к «маленькому русскому». А уж ради Дани он принимал под свое крыло и Павла, хотя, по правде говоря, Павел ему не очень нравился. «Сам не знаю, что я против него имею, а вот не лежит у меня сердце к этому кудрявому»,—признавался он друзьям.
Шахтеры начали с того, что принесли в своих сумках — мюзеттах — лишнюю порцию еды для русских ребят. Время было тяжелое, и лишняя порция означала очень много для шахтерской семьи. И Стась, и Абель, и Флоден выслушивали у себя дома немало горьких слов, вроде. «От семьи отрываешь», «Тащишь чужим еду, когда дома свои голодают». Но Абель не мог смотреть без щемящего чувства на впалые щеки Дани, на синие тени под его глазами. «А вдруг и мой Клод где-то в лагере голодает?» — говорил он себе и все подкладывал и подкладывал еду отощавшим русским.