Книжные люди. Кто создает, продает, продвигает книги в России?
Шрифт:
Не знаю. Вы можете мне поверить (это смешно, уже жизнь прошелестела) – у меня никогда не было никаких влиятельных покровителей. Полагаю, обо мне думали так: «Вроде с либеральными наклонностями, но не подведет, все-таки он – молодой коммунист, государственник». Понимаете, ни правый, ни левый, а какая-то нормальная середина. Как Солженицын когда-то разумно писал о том, что в России самая главная беда – «действие по краям». А необходима норма, только норма держит человека, делает его свободным и неангажированным. «По краям» – это бомба, демонстрация. Видимо, должно быть чувство равновесия, но никогда никакого предательства. Есть нравственные нормы, перешагнуть которые человек не должен и не может, есть Евангелие. Не обязательно ходить в церковь, но Евангелие – великая книга, там все есть. А если добавить Екклесиаста, то надо жить, как там сказано! Хотя, конечно, все непросто, ты всегда стоишь перед выбором.
Особенно
Власть лучше никого не делает, но в то же время дает возможность делать хорошее, если захочешь.
В 1992 году вы стали министром культуры и начали спасать русскую провинцию: музеи, библиотеки…
Тогда действительно в правительстве было много проблем, всем было не до культуры. Но пришлось активно поддерживать музеи, библиотеки, культуру русской провинции. Все разваливалось, денег не было. Вот я и обратился в провинции к «полуолигархам», играя на местном патриотизме. Стимулировал их, чтобы они не рвались, как Растиньяк, покорять Париж, а у себя, скажем, на нефтяные деньги помогали музеям, приобретали картины, поддерживали театры. Тогда удалось кое-что сделать. С какой теплотой я вспоминаю наших дивных женщин, особенно в провинции: библиотекари, музейщики на нищенской зарплате и так преданы своему делу! Мне вообще очень дорога русская провинция. Казалось бы, я – столичный мальчик, пижон, фраер, за границу всегда ездил. Но эта моя работа министром культуры, в том числе в провинции, была большой радостью!
Евгений Юрьевич, что удалось сделать? Ведь все привыкли судить по делам.
Знаете, как выпускник юридического факультета я на всю жизнь запомнил латинскую формулу – Nemo judex in propria causa («Никто не судья в собственном деле»). Могу только перечислять факты. Впрочем, я о многом написал, в том числе и о том, как мы не дали разрушить или приватизировать библиотеки, высшие и средние учебные заведения искусств, театры, музеи. Потом, когда меня выбрали депутатом в Госдуму от Тулы, мы сохранили «Ясную Поляну» от тех, кто пытался там строить личные коттеджи. В «Ясную Поляну» снова пришли Толстые, туда стали приезжать потомки (а их в мире более ста человек). Некоторые до сих пор пишут: «Спасибо за Ясную Поляну». Великое заповедное место, отличный музей, известная международная литературная премия. Так же удалось сменить слабое руководство Эрмитажа, есенинского Константинова, других заповедных мест, памятных русскому сердцу. Мы сумели вернуть людям, миру плененное после войны и замурованное на полвека в секретных запасниках великое искусство: «Золото Шлимана», графические коллекции «Кёнигса» и Бременского музея, картины Эль Греко, Дега, Ренуара, Гойи и многое другое. Так сошлись звезды. Я знал, чем занимаюсь. И знал лучших людей в отечественной культуре. Опирался на них. И у меня были подобранные мной хорошие помощники. И мне не мешали. Не до культуры тогда было высшей власти! Мы порой ошибались, но честно стремились сохранить основы, фундамент в рваное неверное время. Мы не столько развивали, сколько сохраняли и защищали.
А вот книжные магазины не удалось спасти от приватизации и сохранить. В итоге в современной России катастрофически малое количество книжных магазинов…
Книжные магазины ни тогда, ни сейчас не относятся к Министерству культуры.
Еще моя боль как издателя в том, что многие хорошие книги, напечатанные в регионах крошечными тиражами, не находят своего читателя. Лучшие книги, сокровища русской культуры выходят в российской провинции. И эти издания мы можем видеть в основном на книжных выставках и в некоторых библиотеках…
Светлана, дорогая, объясните мне, почему я приезжаю в какой-нибудь заштатный город США – и там несколько книжных магазинов? А во Франции книги еще и на русском. Объясните мне, почему?
Потому что там – это часть государственной культурной политики. У книжных магазинов, как правило, есть преференции по аренде, выдаются субсидии на развитие бизнеса.
Ну во Франции книгоиздательство и книготорговля – это часть культурной политики. Конечно, еще и потому что это – франкофония[10].
Мы недавно проводили большую международную конференцию, на которой выступал Жан-Люк Третенер, вице-президент Европейской и Международной федерации книгораспространителей. Он сообщил, что только за период пандемии книжные магазины получили 50 млн евро на восстановление бизнеса, а библиотеки 40 млн евро – на ремонт и закупку книг.
Да, Франция – почти рай для книжной культуры. Я вспоминаю 1992 год, свою первую официальную поездку в эту страну по приглашению Жака Ланга, министра культуры Франции. Тогда сделали по моей просьбе выборочный перевод французских законов по культуре. На их основе я предложил законы для России. В частности, к 1997 году был готов закон по поддержке творческих объединений и самих творцов, он прошел согласование с двумя палатами (тогда еще были остатки парламентаризма). Но в итоге мои предложения не были приняты. А сам я был отправлен туда, откуда привез вольные идеи для помощи нашей бесправной культуре.
Кстати, Евгений Водолазкин, выступая на Совете по культуре при президенте, предложил восстановить профессию писателя в реестре профессий и учредить для них стипендии.
«Интересное начинание, между прочим», как говорил один из персонажей Фазиля Искандера, – хочу напомнить, что я об этом писал и говорил почти четверть века тому назад. И небольшие ежегодные вспомоществования до сих пор с моей министерской подачи выплачиваются молодым авторам и старикам. Так и осталась эта миссия за Минкультом.
«Мы все плывем к своей Итаке…»
Раньше писатель действительно был знаковой фигурой в обществе: «Поэт в России – больше, чем поэт». Как меняется роль писателя сейчас? Он уже не пророк и не властитель дум?..
Роль писателя в условиях авторитарного и даже тоталитарного режимов была преувеличена. Я когда-то, в период митингового экстаза, написал о «писателях, которые не пишут» про тогдашний Союз писателей СССР. Да, поэт в России (и не только в России) – больше, чем поэт, но только в определенный исторический момент. Таким был Шандор Петёфи в разгар венгерской революции 1848–1849 годов. Такое мог сказать о себе и Данте, потому что спор гибеллинов и гвельфов в «Божественной комедии» – это чисто политические баталии. Да и Байрон, поехавший в Грецию, чтобы поддержать восстание, и погибший там, был больше, чем поэт. Ну а когда нет необходимости бросаться телом на амбразуру – тогда он просто поэт, и это тоже очень много значит. Сегодня, когда нет идеи России, когда не ясно, кто мы и куда идем, – какая может быть литература? Даже фантастики хорошей нет после Стругацких. Каждому обществу нужна утопия, обязательно нужен остров, к которому надо приплыть. Важна идея движения – а ее нет. Сейчас ведь главная проблема – не плыть куда-то, а удержаться на месте. Это не движение, а именно ступор. Нам твердят, что мы окружены врагами. Литература любви к человеку исчезла, из текстов исчезла любовь. Сколько вы ни читаете – техника замечательная, движение, описание, изысканные рифма или верлибр, но, слушайте, ведь не сымитируешь, есть любовь или ее нет. Это должно проступать со страниц и трогать душу. Мы не плачем, мы не смеемся – мы сидим в театре абсолютно спокойно, только выходим в фойе выпить шампанского.
С Виктором Черномырдиным и Ириной Антоновой
Евгений Юрьевич, вы пишете: «Нынешняя литература, как правило, почти не рождает глубоких, серьезных мыслей о жизни». Литература стала более поверхностной?
Понимаете, литература стала более холодной. К тому же художник разошелся с мыслителем, а это смерть для большой литературы. Показывая жизнь, сочиняя, фантазируя, художник должен чувствовать дуновение вечности. Она есть суть всего – во фразе, в концовке, в настроении, в протагонисте. Сейчас пришло время документальной литературы, нон-фикшн, а для многих, как и для меня, – время перечитывания.
Что вы перечитываете?
У меня столько еще непрочитанных книг в моей библиотеке! Перед сном я просматриваю разные современные книги, а вчера перед сном читал Анатолия Наймана, его прозу – полумемуарную, весьма пижонскую, петербургскую, невско-проспектную. Что перечитываю? Признаюсь, чаще перечитываю любимое из Библии (у меня есть отличное издание с подстрочными комментариями).
Люблю великий роман Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина». Достоевский мне нравится, когда он смеется, – первые главы «Бесов» гениально написаны, а потом начинаются капризы. Это мой вечный спор с богословски настроенными критиками. Люблю перечитывать Гоголя – «Выбранные места из переписки с друзьями», – это тоже связано с какими-то духовными исканиями. Гоголь сопровождает меня с детства, у меня ветвь семьи из Мелитополя. Украинские песни и молодого Гоголя с его «Вечерами на хуторе близ Диканьки», «Вием», «Страшной местью» хорошо знаю и люблю с детства. Я и Феллини люблю за то, что он сказочник, фантазер. У него человек – смешной, влюбленный, глупый, безобразный и одновременно волшебно чистый!