Книжный мотылек. Гордость
Шрифт:
И обе снова уткнулись в бук.
— Ты говоришь — Хольмы… — Бормотала баронесса. — Погоди, это те самые Хольмы?
— Именно. — Тетушка потеряла интерес к информации в буке и повернулась ко мне, смирно сидящей в кресле в позе пансионерки: спина прямая, руки сложены на коленях.
— Милочка, скажи мне, пожалуйста, как ты относишься к мальчикам Соло?
И если до этого вопроса я не слишком задумывалась о происходящем, то подобный интерес мог значить только одно — дамы решили всерьез обсудить моих вчерашних кавалеров на их пригодность в качестве потенциальных мужей. Я почувствовала, как от возмущения и стыда «заполыхали» уши, и предательская
— Прямо даже и не знаю, — вздохнула я потупившись, чувствуя, как краснота заливает щеки. — Они оба такие милые! Но как выбрать одного из них и обидеть другого? Боюсь, что в итоге нам троим придется эмигрировать в систему Коннахта- только там тройственный брак можно заключить официально и не переживать о том, что по этому поводу будет думать общество.
Дамы при этих словах встревоженно переглянулись.
— С другой стороны, — продолжала нагнетать я, — для любящих сердец все эти бумаги — простая формальность. А уж кого из них впишут в документы — мы как-нибудь решим. Например, можно кинуть монетку.
Баронесса немного испуганно обернулась к тетушке.
— Гасси, девочка шутит?
— Надеюсь, — тетушка неодобрительно поджала губы. — Милочка, надеюсь, ты это не всерьез?
— Я как никогда серьезна, — возразила я. — Братья Соло — завидные женихи. Правда, есть два «но».
— Какие же? — Тетушка, кажется, уже была готова ко всему.
— Три года назад мы с моей кузиной Соней и братьями Соло заключили соглашение. По этому соглашению никакая из сторон не будет претендовать на брак с другой. Так что, увы, для заклания на брачном алтаре мне придется искать другого жертвенного барана.
Баронесса с улыбкой облегчения покачала головой, тетушка же вытащила хорошо знакомый мне кружевной платочек, но, посмотрев на мое довольное лицо, с усмешкой убрала его обратно.
— Ты сказала — два «но»? — Уточнила она.
— Да. И второе — это то, что я вообще не собираюсь замуж!
Баронесса и тетушка переглянулись с так хорошо знакомым мне по «Старшим Лисси» выражением лиц. Если облечь его в слова, то оно значило что-то вроде: «Молодая еще, глупая», однако баронесса отложила бук, а тетушка приняла более расслабленную позу. Обе они при этом смотрели на меня с доброжелательными улыбками, и, казалось, чего-то ждали.
— Тетушка, если я вам больше не нужна — могу я пойти к себе? — Осторожно уточнила я.
— Конечно, Милочка, — тут же согласилась тетушка с той же многозначительной улыбкой.
Я перевела взгляд с тети Гасси на баронессу, потом обратно, призналась сама себе, что не в силах разгадать загаданную ими загадку, и, бодро сделав книксен, двинулась к выходу.
— Амели, дорогая! — Тетушка окликнула меня, когда я уже взялась за дверную ручку. — Советую тебе пару дней не подходить к окнам и воздержаться от прогулок.
Я удивленно развернулась к тетушке обратно с немым вопросом в глазах.
— Репортеры! — Прокомментировала баронесса таким тоном, как будто это что-нибудь объясняло.
— Что репортеры? — Кажется, я окончательно потеряла нить разговора.
— И это говорит дебютантка, танцевавшая вчера с принцем Амадеем! — Тетушка картинно
Нет, не привычный «Веллингтон Таймс», с его выписанным готическими буквами названием, строгим шрифтом и яркой белой бумагой. Эта газета была совсем другой: у бумаги был желтоватый оттенок, шрифт заметок, втиснутых между яркими, кричащими, цветными заголовками и крупными снимками, был «слеповат», да и заголовок был говорящим: «La Luna». Официально — этой газеты как бы не существовало, и откровенное признание какого-нибудь подростка в том, что он «вчера весь вечер читал «Луну» было вполне себе подростковым бунтом. Однако… Однако и сплетни и статьи из «Луны» весьма активно обсуждались в свете.
Я медленно вернулась обратно, развернула газету, чтобы на первой же полосе увидеть снимок — принц Амадей ведет меня в вальсе. Надо сказать, на этом снимке я была настоящей красавицей — уж не знаю, сколько времени выпускающему редактору пришлось потратить на обработку моего снимка. Заголовок передовицы гласил: «Принц Амадей возвращается к светской жизни!», а ниже, чуть меньшим шрифтом, было набрано: «Кто же она — дебютантка, что смогла привлечь его внимание?».
Я положила газету обратно на стол, испытывая настоятельное желание вымыть руки.
— Тетушка, как скоро мы уедем из Веллингтона? — Уточнила я ровным голосом.
— Учитывая обстоятельства, — тетушка кивнула на газету, — так быстро, как только сможем. Скажем, к концу недели. В поместье они за нами не последуют — все знают, что твой дядюшка очень, очень не любил браконьеров на его землях, и егеря у нас меткие, сначала в незнакомца выстрелят, потом разбираться будут. Но не думаю, что интерес к тебе продлиться дольше недели.
Я неловко потопталась у стола. Нет, еще десять минут назад я собиралась забраться в библиотеку и выпасть из реальности, но теперь, лишившись возможности прогуляться, я почувствовала себя запертой в клетке.
— И что же мне делать?
— Амели, ты принимаешь происходящее слишком близко к сердцу, — вздохнула тетушка. — Не надо ничего специально делать. Хочешь — спрячься в библиотеку, как ты, могу поспорить, и собиралась. Хочешь — посиди с нами, или вон, позвони девочке O’Коннор, наверняка после выпусков новостей по галавиденью от любопытства сгрызшей себе все ногти. Она слишком хорошо воспитана, чтобы самой позвонить в неурочный час. Да, и самое время для букетов. Мы с Фике в твоем возрасте обожали угадывать, от кого прислан тот или иной букет. Хочешь, я буду забирать карточки и проверять твои ответы?
— Могу спорить, у нас опять будет птичий двор, — буркнула я, возвращаясь к своему креслу.
— Будет, обязательно будет, — согласилась тетушка. — Но и не только. И вот это «не только» — самое интересное, его мы и будем угадывать.
Первым через караулящих снаружи репортеров, про которых предупреждала тетушка, в дом прорвался посыльный от «александрийца», с которым мы танцевали мазурку. Маргаритковый «голубь», которого он держал под мышкой, слегка помялся, и от этого казалось, что птица, склонив голову, с интересом разглядывает меня. Следом прибыл представительный лакей в форменной ливрее, к которому мне пришлось выйти — он категорически отказывался передавать посылку, завернутую в несколько слоев вощеной бумаги, кому-нибудь кроме меня. Вручив мне сверток, и с поклоном приняв от тетушки монету, лакей с чувством собственного достоинства покинул наш дом. Я же, пристроив подарок на поднос для визиток, принялась его разворачивать.