Книжный вор
Шрифт:
Определить их опасное положение будет легче.
*** ПОЛОЖЕНИЕ ГАНСА И ***
РОЗЫ ХУБЕРМАН
И вправду очень скользкое.
Более того – пугающе скользкое.
Когда в предутренний час в ваше местопроживание у самой колыбели фашизма явится еврей, вам, скорее всего, станет в высшей степени неловко. Тревожно,
Удивительную вещь стоит отметить: хотя этот переливающийся радугой страх так и тлел в темноте, они как-то сумели не впасть в истерику.
Мама отослала Лизель:
– Bett, Saumensch. – Голос спокойный, но твердый. Крайне необычно.
Через несколько минут вошел Папа и откинул покрывало на пустующей кровати.
– Alles gut, Лизель? Все в порядке?
– Да, Папа.
– Как видишь, у нас гость. – Лизель едва могла разглядеть в темноте рослость Ганса Хубермана. – Сегодня он будет спать здесь.
– Да, Папа.
Еще через несколько минут в комнате был Макс Ванденбург, бесшумный и бесцветный. Этот человек не дышал. Не двигался. И все же как-то перетек с порога на кровать и оказался под одеялом.
– Все в порядке?
Это снова Папа – теперь он обращался к Максу.
Ответ Макса порхнул с губ, затем пятном плесени расплылся на потолке. Так ему было стыдно.
– Да. Спасибо. – И он сказал это еще раз, когда Папа занял свое обычное место на стуле у кровати Лизель. – Спасибо.
Прошел еще час, пока Лизель наконец не заснула.
Она спала прочно и долго.
В полдевятого утра с минутами ее разбудила рука.
Голос на конце руки сообщил, что сегодня она не пойдет в школу. Будем считать, заболела.
Проснувшись окончательно, Лизель разглядывала незнакомца в кровати напротив. Из-под одеяла виднелось лишь кособокое гнездышко волос на макушке, и – ни звука, будто человек даже спать приучил себя тише прочих. С великой осторожностью Лизель прошагала вдоль спящего, выходя за Папой в коридор.
Впервые за все время и кухня, и Мама дремали. Стояла какая-то ошеломленная, предначальная тишина. К облегчению Лизель, продлилась она лишь пару минут.
Появились еда и звук ее поедания.
Мама объявила повестку дня. Усевшись у стола, она сказала:
– Слушай, Лизель. Папа тебе сегодня кое-что скажет. – Дело нешуточное – Роза даже не сказала «свинюха». Личный подвиг самоограничения. – Он поговорит с тобой, а ты слушай. Поняла?
Девочка еще не успела проглотить.
– Поняла, свинюха?
Уже лучше.
Девочка кивнула.
Когда Лизель вернулась в спальню забрать одежду, тело на второй кровати повернулось на другой бок и свернулось калачиком. Оно больше не было прямым бревном – вроде буквы «Z», оно пролегло из угла в угол кровати. Зигзагом через постель.
Теперь
– Лизель!
Она обернулась.
– Пошевеливайся!
И она пошевелилась – в ванную.
Переодевшись и выйдя в коридор, она поняла, что идти предстоит недалеко. Папа стоял у двери в подвал. Он очень слабо улыбнулся, зажег лампу и повел ее вниз.
Среди кип свернутой холстины, в запахе краски Папа велел ей располагаться поудобнее. На стене пламенели слова, пройденные ими когда-то.
– Мне надо тебе кое-что объяснить.
Лизель села на стопку холстин метровой высоты. Папа – на пятнадцатилитровую банку с краской. Пару минут он подбирал слова. Когда те явились, он встал на ноги, чтобы их произнести. Потер глаза.
– Лизель, – начал он тихо. – Я не знал точно, что это все случится, и потому не говорил тебе. Про меня. Про того человека наверху. – Папа прошелся из угла в угол, свет лампы умножал его тень. Свет превращал Папу в великана, туда-сюда мотающегося по стене.
Когда он остановился, тень нависла за ним, наблюдая. Всегда ведь кто-то наблюдает.
– Знаешь мой аккордеон? – спросил Папа и повел рассказ.
Он рассказал о Первой мировой войне и об Эрике Ванденбурге, о поездке к вдове павшего солдата.
– Малыш, который в тот день зашел в комнату, – тот человек наверху. Verstehst? Понимаешь?
Книжная воришка сидела и слушала историю Ганса Хубермана. Та длилась добрый час, а потом настал момент истины, который требовал весьма очевидной и непременной лекции.
– Теперь слушай, Лизель. – Папа заставил ее встать и взял за руку.
Они стояли лицом к стене.
Темные силуэты и пропись слов.
Папа держал ее пальцы крепко.
– Помнишь день рождения фюрера, когда мы вечером возвращались с костра? Помнишь, что ты мне обещала?
Девочка подтвердила. Стене она сказала:
– Что не выдам тайны.
– Точно. – Между взявшимися за руки тенями по стене разбрелись намалеванные слова: сидели у них на плечах, лежали на головах и свисали с локтей. – Лизель, если ты кому-нибудь расскажешь про человека наверху, мы все окажемся в большой беде. – Ганс шел по тонкой проволоке: нужно было напугать Лизель, чтобы она оставалась нема как могила, но и успокоить, чтобы не перенервничала. Он выдавал ей фразу за фразой и следил металлическими глазами. Отчаяние и безмятежность. – Самое малое – это нас с Мамой заберут. – Ганс явно боялся, что сейчас слишком перепугает девочку, но он рассчитал риск и решил, что лучше пересыпать страха, чем недосыпать. Согласие девочки должно быть абсолютным и непреложным.