Книжный вор
Шрифт:
Когда они шли по Химмель-штрассе, жилистая старуха из соседнего дома вышла на улицу и встала на тротуаре.
– До свиданья, фрау Хольцапфель. Извините за вчерашний вечер.
– До свиданья, Ганс, пьяный ты свинух. – Но предложила Гансу и нотку дружбы. – Возвращайся скорее.
– Хорошо, фрау Хольцапфель. Спасибо.
Тут она даже ему подыграла.
– Ты знаешь, куда можешь сунуть свои спасибо.
На углу фрау Диллер настороженно смотрела из витрины своей лавки, и Лизель взяла Папу за руку. Она не выпускала его руку всю Мюнхен-штрассе до самого вокзала. Поезд уже стоял у перрона.
Они остановились на платформе.
Роза обняла его первой.
Без слов.
Ее голова плотно вжалась в грудь Ганса, потом отстранилась.
Теперь девочка.
– Папа?
Молчание.
Не уезжай, Папа. Только не уезжай. Пусть за тобой придут, если ты останешься. Только не уезжай, пожалуйста, не уезжай.
– Папа?
*** ВОКЗАЛ, ТРИ ЧАСА ДНЯ ***
Ни часов, ни минут до расставания:
Папа обнимает Лизель. Чтобы сказать что-то,
сказать хоть что-нибудь, он говорит через ее плечо:
– Сможешь приглядеть за моим аккордеоном, Лизель?
Я решил его не брать.
– Но вот он вспоминает, что вправду важно.
– И если еще будут налеты, продолжай читать в убежище.
Девочка чувствует неотвязный признак
своей немного увеличившейся груди.
Ей больно касаться грудью нижних ребер Ганса.
– Хорошо, Папа
– Она смотрит на ткань его пиджака
в миллиметре от своего глаза.
И говорит в пиджак.
– Ты нам сыграешь, когда вернешься домой?
После этого Ганс Хуберман улыбнулся своей дочери, а поезд приготовился к отправлению. Ганс протянул руку и нежно взял в нее лицо девочки.
– Обещаю тебе, – сказал он и взобрался в вагон.
Тот пополз, а они смотрели друг на друга.
Лизель с Розой махали.
Ганс Хуберман становился все меньше и меньше, и в руке его не было теперь ничего, кроме воздуха.
На платформе люди вокруг постепенно исчезали, пока никого не осталось. Только женщина-комод и тринадцатилетняя девочка.
Следующие несколько недель, пока Ганс Хуберман и Алекс Штайнер были в своих разных ускоренных тренировочных лагерях, Химмель-штрассе словно чем-то набухала. Руди стал другим – он не разговаривал. Мама стала другой – она не бранилась. С Лизель тоже что-то творилось. У нее не возникало желания украсть книгу, как бы она ни убеждала себя, что это ее взбодрит.
После двенадцати дней отсутствия Алекса Штайнера Руди решил, что с него хватит. Он вбежал в калитку и постучал в дверь Лизель.
– Kommst?
– Ja.
Ей было все равно, куда он идет и что задумал, но без нее он никуда не пойдет. Они прошли по Химмель-штрассе, по Мюнхен-штрассе и вышли из Молькинга совсем. Только примерно через час Лизель задала насущный вопрос. До той минуты она только поглядывала на решительное лицо Руди, на прижатые к бокам локти и кулаки в карманах.
– Куда мы идем?
– А разве не ясно?
Лизель старалась не отстать.
– Ну, по правде – не совсем.
– Я собираюсь его разыскать.
– Твоего папу?
– Да. – Руди немного подумал. – Нет. Наверное, я лучше разыщу фюрера.
Шаги ускорились.
– Зачем?
Руди остановился.
– Затем, что я хочу его убить. – Он даже развернулся на месте, к остальному миру. – Слышали, вы, гады? – заорал он. – Я хочу убить фюрера!
Они двинулись дальше и шли так еще пару километров. И вот тогда только Лизель нестерпимо захотелось повернуть назад.
– Руди, скоро стемнеет.
Он продолжал шагать.
– И что?
– Я возвращаюсь.
Руди остановился и посмотрел на нее так, будто она его предала.
– Правильно, книжная воришка. Брось меня. Могу спорить, если бы в конце дороги была какая-нибудь вшивая книжка, ты бы не остановилась. А?
Какое-то время оба молчали, но вскоре у Лизель хватило воли.
– Думаешь, ты один, свинух? – Она отвернулась. – И у тебя только папу забрали…
– Что это значит?
Лизель быстро подсчитала.
Мама. Брат. Макс Ванденбург. Ганс Хуберман. Всех больше нет. И у нее никогда не было настоящего отца.
– Это значит, – сказала она, – что я иду домой.
Минут пятнадцать она шагала одна, и даже когда рядом возник Руди, слегка запыхавшийся, с потными щеками, еще больше часа никто не сказал ни слова. Они просто вместе шли домой: ноющие стопы, усталые сердца.
В «Песне во тьме» была такая глава – «Усталые сердца». Романтичная девушка дала клятву верности молодому человеку, но тот, оказалось, удрал с ее лучшей подругой. Лизель точно помнила, что это была глава тринадцать.
«Мое сердце так устало», – сказала та девушка. Она сидела в часовне и писала в дневник.