Княгиня Монако
Шрифт:
Славные подруги незаметно толкали девицу на неправедный путь, делая это потому, что Лувуа, которому было тогда тридцать шесть лет и который быстро двигался к вершине своего могущества, тоже влюбился в наследницу; он не мог на ней жениться, ибо уже был женат, но хотел, чтобы она стала его любовницей. Лувуа привлек дам на свою сторону; прежде всего нужно было выдать девушку замуж за преданного ему человека; он нашел такого в лице маркиза де Курселя, племянника маршала де Вильруа; маркиз, будучи военным, нуждался в Лувуа; это был грубый и неприятный в общении человек, погрязший в долгах и распутстве; его привлекала не сама девушка, а ее богатство; такой человек вряд ли мог понравиться прекрасной Сидонии. Вначале девушка не желала о нем слышать, и ее пришлось уговаривать, тем более что происхождение жениха было далеко не такое, как у нее; в конце концов она уступила в обмен на безусловное обещание,
Свадьба была столь пышной, что Кольберы были в бешенстве; мы все там присутствовали; король подписал брачный договор, а королева отужинала во дворце графини Суасонской и подарила невесте сорочку. Однако то были еще цветочки. Я не знаю, что сказал барышне этот грубиян, когда они остались одни, какими угрозами он добивался ее любви, — так или иначе, она страшно испугалась и поклялась, что не будет его женой; она убежала к своим покровительницам, и те чрезвычайно смеялись над этим. Курсель задобрил свою молодую жену с помощью подарков, комплиментов и обещаний предоставить ей свободу; она успокоилась, и они помирились. Три недели подряд новобрачные жили как два голубка, но на этом все закончилось.
То ли маркиз снова повел себя грубо, то ли у его жены были дурные советчики — так или иначе, она заявила во всеуслышание, что не желает с ним больше жить и что у него нет на нее супружеских прав, — словом, что они должны разойтись; тотчас же пятьдесят кавалеров вступили в борьбу, и любовные письма посыпались во дворец графини Суасонской, где все еще жила новобрачная. Лувуа, вернувшийся с войны во Фландрии, разогнал всех своих соперников. После этого супруги переселились в Арсенал, куда министр приезжал каждый день; должностные обязанности Курселя позволяли Лувуа все время находиться вблизи молодой женщины, и вскоре ее стали окружать только его люди. Все сплотились во главе с мужем и свекровью красавицы и принялись наперебой чернить и расталкивать друг друга, состязаясь за ч е с т ь и выгоду отдать ее Лувуа; она догадалась обо всем, и это отвратило ее от него. Госпожа де Курсель особенно опасалась влияния министра на короля, который всецело ему доверял; как-то раз Лувуа посмел явиться к ней в одиннадцать часов вечера, и она прогнала его с позором, заявив, что ей все понятно: он хочет взять ее в любовницы, но она никому не позволит у себя дома навязывать ей свою волю.
При дворе эту историю рассказывали иначе; г-жу де Курсель считали любовницей Лувуа, и она не возражала: эти разговоры служили для нее прикрытием и своего рода возможностью заинтересовывать мужчин. У маркизы был любовник, и этого любовника она желала утаить. В этом отношении мы с ней похожи. Я думаю, что этот человек был для нее тем же, кем является для меня Лозен, и она любила только его, несмотря на свои многочисленные романы. В ту пору я питала слабость к ее избраннику, которым стал не кто иной, как маркиз де Вильруа — «Чаровник», как все его звали. Он был двоюродный брат мужа г-жи де Курсель и один из постоянных любовников г-жи Суасонской; они встречались тайком, и никто не подозревал об этом, в том числе и я.
Прежде всего эта особа потребовала от своего любовника, чтобы он порвал со мной. Маркиз на это согласился — по-видимому, он меня не любил; но в одном отношении он повел себя гнусно и поистине недостойно дворянина (а он им, конечно, был): он отдал ей мои письма и письма Лозена, похитив у меня большую их часть. Между тем эта связь по-прежнему оставалась тайной: маркиза держала про запас Лувуа, а я служила влюбленным ширмой. Незавидная роль!
Однако они совсем не умели сдерживаться: однажды Лангле застал эту парочку и рассказал все Лувуа, а затем Курселю, что было для любовников хуже всего. Маркиз пришел в ярость и запретил Вильруа появляться в его доме, после чего г-жа де Курсель пожелала встречаться с ним в другом месте; аббат д'Эффиа, обитавший в Арсенале, красивый, очаровательный мужчина и один из самых опасных придворных мошенников, которого король отправил в изгнание за его плутни, тот самый аббат д'Эффиа, который вовсе не был аббатом, предложил любовникам свой дом, на что они согласились и, разумеется, красотка Курсель уплатила за это входную пошлину.
Таким образом, я и Лувуа пребывали в неведении. Все мои письма попадали к этой плутовке; прочитав их, она посылала выдержки своему любовнику, когда он был в армии, и маркиз мне на них отвечал. Вообразите только: той, что заправляла всем этим, едва исполнилось семнадцать лет! По-моему, она ненавидела своего мужа сильнее, чем любила «Чаровника»; в итоге она приняла ухаживания Лувуа, взяв с него слово, что он будет защищать ее от Курселя и
Госпожа Генриетта очень привязалась к этой особе. Я часто встречала ее у принцессы, и при виде меня ее по какой-то непонятной причине порой охватывала сильнейшая ревность ко мне. Она уже запретила «Чаровнику» мне писать; поскольку маркиз находился в армии, которой командовал мой отец, она тайно получала от своего поклонника письма и весточки, а до меня лишь доходили слухи о нем. Между тем мой отец захватил Уденарде. Он собирался известить об этом королеву, но Шарлевиль, камердинер Вильруа, опередил его: он явился к г-же де Курсель с письмом, в котором говорилось об этой нашей победе, и она не стала ничего скрывать, умолчав лишь о том, откуда ей это стало известно. Шарлевиль не показывался по приказу своего господина до тех пор, пока г-жа де Курсель была на виду у всех; томясь от скуки, он вздумал переодеться в костюм поляка, чтобы не сидеть взаперти. Слуга принялся разгуливать в таком виде по двору Cен-Жерменского замка. Когда королева вышла, направляясь на вечернюю молитву, она и ее фрейлины были поражены этим нарядом. Дамы подозвали лжеполяка, чтобы получше его рассмотреть; я тотчас же его узнала, мать Курселя назвала его по имени, а юная маркиза, будучи не в силах притворяться перед столькими людьми, упала в обморок.
То было озарение, и я обо всем догадалась. Я уже давно подозревала этот обман. Молчание Вильруа отчасти открыло мне глаза, а это происшествие разоблачило любовников. Признаться, я пришла в ярость и настроила против них Курселя, его мать, Лувуа и Мадам. Я добилась, чтобы обыскали шкатулки маркизы, и там обнаружили улики, свидетельствовавшие о ее кознях: мои письма и те, что отдал ей Вильруа. Лозен узнал об этом, и вы можете себе представить, что за этим последовало; именно тогда он проколол глаза на моем портрете — это обнаружилось, когда графа отправили в Пиньероль. Однако никаких разногласий по этому поводу между придворными не возникло: все они были на моей стороне. Из-за этой дерзкой выходки по отношению к ней и ее лучшей подруге особенно разгневалась Мадам. Курсели увезли эту новоявленную Елену; ее держали взаперти и стерегли больше, чем прежде, и она утешалась, лишь вспоминая свой роман с Вильруа; но маркиз поступил с ней так же подло, как и со мной: чтобы вернуть себе милость государя, он дал письменное обещание прекратить всякие отношения с г-жой де Кур-сель. Ей не преминули показать эту бумагу, от этого у нее началась злокачественная горячка, и она чуть было не умерла.
Болезнь преобразила красавицу до неузнаваемости, и она поспешила укрыться у своей тетки в Орлеане; там она окончательно поправилась и вернулась в Париж такой же, какой была прежде. Ее снова окружили воздыхатели во главе с Лувуа; хотя маркиза и не относилась к нему так, как ему хотелось, он тем не менее защищал ее, когда дамы д'Эльбёф, де Роган, де Буйон, д'Овернь, де Мазарини и все прочие тайком сплетничали о ней. Госпожа де Курсель насмехалась над Лувуа ради забавы, и он перестал с ней встречаться; затем его терпение лопнуло, и он просто-напросто отправил ее в монастырь святой Марии Сент-Антуанского предместья. Госпожа де Мазарини, которую привезли в Париж после ее похождений, тоже находилась там; обе дамы очень быстро сдружились и превосходно ладили между собой. Они настолько разозлили бедных монахинь, что те упросили, чтобы их избавили от этих особ; приятельниц поместили в Шелль, откуда герцог де Мазарини с отрядом из шестидесяти всадников попытался увезти свою жену, но ему это не удалось.
Обе дамы вышли оттуда после окончания судебного процесса герцогини и стали жить вместе во дворце Мазарини; все шло хорошо до тех пор, пока они не поссорились из-за Карюжа, делавшего первые шаги в свете. Курсель одержала победу и, покинув свою соперницу, не придумала ничего лучше как поселиться у своего мужа. Госпожа де Мазарини рассказала ему обо всем, и он вызвал Карюжа на дуэль. Они дрались, а затем объяснились и обнялись как добрые друзья; я не знаю, что заставило их помириться, но дело обстояло именно так. Это трогательное согласие не уберегло дуэлянтов от тюрьмы, и во всем стали винить г-жу де Курсель. Муж забрал маркизу и увез или, точнее, отправил ее в свой родовой дом, расположенный в Мене, близ Шато-сюр-Луар, под наблюдение свекрови — таким образом, она попала в западню.