Княгиня Монако
Шрифт:
Лозен рассказывал ему о своем успехе и невзгодах, а г-н Фуке с изумлением слушал его.
— Как! Вы были командиром драгунов, капитаном гвардейцев, и у вас, у вас, была грамота командующего армией?
— Да, а из-за своей оплошности я не стал командующим артиллерией.
— Неужели?
— А затем с согласия короля я должен был жениться на Мадемуазель.
В эту минуту г-н Фуке решил, что он разговаривает с сумасшедшим, и ему стало страшно находиться вместе с ним. Позже он узнал, что все это правда, и еще больше удивился. С тех пор я о нем больше не слышала.
Свершилось: я подошла к последнему рубежу, о котором предупреждал Фагон, и перестала страдать; пройдет еще день, два, возможно, несколько часов, и все будет кончено. Я не успею написать обо всем, о чем собиралась. Стало быть, это моя прощальная запись, прежде чем я навсегда отложу перо; я хочу посвятить
Это происходило в июле, когда я была в Версале; мы все, весь французский двор, находились в парадных, столь дивно меблированных покоях короля. Там было совсем не жарко, все было великолепно. Шла игра в реверси. Монтеспан держала карты, а король сидел рядом с ней; Месье, королева, г-жа де Субиз, надевшая свои знаменитые изумрудные серьги, свидетельство того, что у нее назначено свидание с королем, а также Данжо и Лангле — словом, все игроки собрались вокруг карточного стола, на который я только смотрела. Монтеспан была настолько красива, что я готова была лопнуть от досады: прическа ее состояла из множества буклей (причем две пряди ниспадали с висков ей на грудь), а на голове ее красовались черные ленты и три-четыре булавки; она блистала жемчугами супруги маршала де Лопиталя, бриллиантами и подвесками дивной красоты; на ней не было никакого головного убора — словом, маркиза выглядела божественно, увы! Эта игра и эти разговоры, перемежавшиеся музыкой, продолжались до трех часов ночи. Король выходил из-за стола, когда ему приносили письма, и до шести часов, когда игра окончательно закончилась, перебрасывался словами с сидевшими справа и слева от него людьми. Ставки делались на луидоры, которые никто не считал. В шесть часов все дамы расселись по коляскам; в карете короля были г-жа де Монтеспан, Месье, г-жа де Тьянж и г-жа д'Эдикур (эта особа немного полакомилась апельсинами, которым его величество не дает до конца созреть). Королева находилась в одной из новых колясок, тех, что называли «Слава Никеи» (в них не сидят друг против друга); я имела честь сопровождать Мадам. Затем мы поплыли по каналу в гондолах, в сопровождении музыкантов, и оставались там до десяти часов, после чего вернулись и стали смотреть спектакль. В полночь началось разговенье, длившееся почти до самого утра; так проходит жизнь французского двора, и этого я больше не увижу. На мне были плащ и юбка с французскими кружевами, с подкладкой из красивого гладкого камчатого полотна небесно-голубого цвета. Банты были подобраны в тон одежде и украшены на концах алмазами, как при королеве-матери, — это опять входило в моду. Я надела свой чудесный жемчуг; я все еще была красива в таком убранстве и с радостью слышала, как все вокруг об этом говорят. Новый кавалер… моя безрассудная страсть — он был почти ребенком, но, казалось, любил меня! Юноша оказался предателем, с того самого дня я его больше не видела, и с тех пор страдаю и чахну. Я узнала, что он был знаком с Вардом и Биарицем, это орудие их мести. Биариц грозился лишить меня красоты, и, в самом деле, отнял ее у меня. О! Какой негодяй! Какие подлецы!
Я помню также, что в тот день внимание двора было приковано к г-же де Людр; я хочу рассказать о г-же де Людр, мне приятно о ней вспоминать, поскольку она была красивой, и к тому же это позволит мне перейти к моим заключительным словам о короле. Немногие знают всю правду об этой особе, между тем ее история — это подлинный роман. Она канонисса аббатства Пуссе и одна из фрейлин Мадам, очень молодая и очень милая. Ее стали замечать, когда шевалье де Вандом и маршал де Вивонн в нее влюбились и решили драться из-за нее. То есть Вандом хотел заставить Вивонна драться, а толстяк-маршал отказывался:
— Нет уж! Это то же самое, что стрелять по воротам. Пусть он дерется, если хочет, а я не собираюсь с ним драться!
Над этим повсюду смеялись, и король громче всех; с тех пор он обратил внимание на эту Елену из новоявленной Трои и нашел ее очаровательной, как оно и было. Король слегка устал от высокомерия Монтеспан, ему слегка надоело выслушивать просьбы г-на де Кондома, он начал искать другие любовные связи, а эта девица уже была под рукой. В довершение всего Месье сказал государю, что она его любит (то была правда, и принц, будучи сплетником, выяснил это без особого труда). Поэтому король нагрянул однажды в Сен-Клу, когда его там не ждали; эта особа начала то краснеть, то бледнеть. Затем все стали играть на лужайке; его величество увел девицу под сень деревьев, и отныне
Хотя г-жа де Людр не стала явной фавориткой, все узнали, что она приобрела расположение короля. Госпожа де Монтеспан напрасно бесилась от злости: не имея ни положения, ни титула, фрейлина продержалась два года, причем была в большой силе. Завистникам не удавалось от нее избавиться, пока они не придумали, как ее оклеветать, и на следующий день после гнусного навета она лишилась своего счастья. Королю сказали, что его возлюбленная страдает заразной болезнью, после того как в юности ей дали выпить отраву. Вечером Людр стала ждать короля, а он не явился и, проявив бесподобную черствость, даже не известил ее о том, что все кончено; он бросил ее без всякого сожаления, не прощаясь, и вернулся к прежним своим оковам.
Да будет вам известно — я обещала это сказать, и я это говорю: король — бессердечный, бездушный человек, он любит только себя и заботится лишь о своих развлечениях и своем величии; все люди для него просто орудия, которые он использует в этих двух целях, а затем, когда они отслужат свое, уничтожает их. У него есть лишь одна добродетель, которая в то же время является страшным пороком, — это гордость. Король обязан своей гордости всем: благодаря этой гордости он стал тем, какой он есть; благодаря ей он окружен показным блеском; благодаря ей он вознесся выше всех монархов на свете, ибо он пожелал взойти на вершину славы и оказался там по воле Провидения. Все те, кто любил короля: и мужчины, и женщины — стали его жертвами, а он забыл о них, не испытывая угрызений совести. Он измучил бедняжку Лавальер, она ушла в монастырь, и он ее там держит. Она укрывалась там трижды за время их связи; в первый раз король лично забрал ее из Шайо, а во второй раз послал за ней, и она справедливо заметила: — В первый раз он пришел сам! В третий раз он даже не пожелал ее видеть.
Король велик, потому что он находится высоко и все видят его издали; когда к нему приближаешься, величие его убывает. Что касается меня, то я очень рада, что сказала это, чтобы грядущие поколения это узнали, ибо сейчас государю только льстят и никто не говорит ему правду о нем. Я возвращаюсь к бедняжке Людр.
Когда король так жестоко ее бросил, она не стала ни требовать у него разъяснений, ни умолять его вернуться, вела себя достойно во всех отношениях и, появляясь в обществе, держалась настолько непринужденно, что приводила его величество в смущение; он даже предложил ей двести тысяч франков.
«Скажите королю, что я не нуждаюсь ни в чем, — заявила она в ответ, — моя семья достаточна богата, и мне не подобает принимать подачки».
Она явилась к Мадам, рассказала ей обо всем и попросила снова взять ее на службу. Временами Мадам бывала великодушной; ее трогало все благородное и простое; она подняла эту особу, поцеловала ее и разрешила ей вернуться, даже не читая бесполезных наставлений. Как-то раз принцесса взяла фрейлину с собой; Монтеспан смотрела, на г-жу де Людр с презрением и дошла до того, что в разговоре о ней сказала: «Это отребье!»
Как бы там ни было, «это отребье» все еще привлекало к себе взоры многих мужчин. Карюж сказал ей:
— Сударыня, право, вы красивы как никогда!
— В самом деле? Я очень рада, но это по меньшей мере странно. Понемногу Людр стала держаться в тени: когда Мадам отправлялась ко двору, она оставалась в Ле-Буше, у одной из своих подруг, и исполняла свои обязанности только в Сен-Клу или в Пале-Рояле; затем она почти совсем перестала показываться, чтобы не вызывать назойливых толков. Как-то раз фрейлина не явилась на службу и написала Мадам, что она удаляется в монастырь, расположенный в Лотарингии, и благодарит свою госпожу за доброту.
На этом все кончилось: ни шума, ни захваченных с собой нарядов, ни жалоб — эта особа теперь там. Возможно, она счастлива. Ее образ пришел мне на память, когда я думала о том последнем дне, когда г-жа де Людр была унижена, а я торжествовала в последний раз. Я стала размышлять о ее монастыре.
Монастырь! Мне бы очень хотелось там оказаться, жить в покое и молиться! Разве я не искупила свою вину? Видимо, недостаточно. Моя совесть нечиста, скоро придет Бурдалу и отпустит мне грехи, но облегчит ли он мое сердце? Мне кажется, что из всех моих прегрешений самыми непростительными окажутся черствость и недостаток доброты по отношению к людям. Бог милостив! Он любит нас и хочет, чтобы мы любили его, а также любили друг друга. Но разве я любила? Лозена, да… И только? Сейчас я буду исповедоваться.