Князь Арнаут
Шрифт:
Ренольд лишь хищно улыбнулся и сжал шенкелями бока великолепного белого жеребца. Конь подался вперёд, наезжая грудью на святителя. Последний всё ещё чувствовал, что будто прирос к полу, и потому не мог сделать ни шага назад.
— Ну? — спросил рыцарь. — Может, хватит трясти рясой?
— Сы-ын м-м-м... — только и промычал Эмери.
Всадник засмеялся:
— Хватит, я говорю, рясой трясти! Пора потрясти мошной!
Смех его превратился в хохот, который немедленно подхватили дружинники Ренольда. Казалось, заходили ходуном стены храма, и патриарх, в голове которого всё перемешалось, подумал, что именно благодаря дьявольскому смеху рыцарей и обрушился купол собора.
— Ну? Чего же ты медлишь,
О чудо! Тяжёлый патриарх взлетел в воздух, словно пушинка. Однако рыцарь не дал ему испытать прелестей свободного парения. Перебросив Эмери через шею коня перед седлом, Ренольд ударил животное по крупу ладонью и ловко развернул к выходу, не прибегая к помощи уздечки.
61
Епитрахиль (или стола) — длинная льняная лента с вышивкой, которую высшие иерархи церкви носили под далматику, обернув вокруг шеи, опуская концы так, что те ниспадали свободно вниз. Омофор — паллий. См. комментарий 3.
Дружина почтительно расступилась, и предводитель её со своим пленником промчался мимо солдат на улицу.
— Клара! Клара! — захрипел патриарх, вскакивая в постели и хватаясь за горло. Он спешил избавиться от превратившейся в удавку детали костюма, не осознавая ещё, что на нём нет никакой одежды, за исключением камизы [62] . — О Боже! Спаси меня!
Кроме перепуганного спросонья лица подруги, Эмери увидел также и уставившегося на него слугу, который осмелился явиться в спальню господина без зова. Это означает, что случилось нечто очень важное. Может быть, действительно собор рухнул?
62
Рубаха, которую надевали на голое тело, носили её как мужчины, так и женщины. Однако это не нижнее бельё, которого тогда просто не было.
— Что тебе?! — рявкнул на него патриарх.
— Беда, ваше святейшество! — проговорил тот громким шёпотом. — Беда! Измена!
II
Когда Ренольда вызвали к патриарху, стражу из горожан, которыми командовал рыцарь, сменили. Им велели завтра к первому часу утра заступить на вахту в одной из башен на юго-восточном участке стены между расположенной на горе Сильфиус цитаделью и Железными Воротами.
Место это считалось спокойным. Хотя кочевники и рыскали в горах в поисках случайной добычи, всё-таки столь глубоко они предпочитали не забираться, к стенам же не приближались вовсе. Основное их скопление наблюдалось в районе Собачьих Ворот, Ворот Дуки и Ворот Святого Павла, то есть как раз там, откуда Ренольду велели убраться от греха подальше.
Покинув покои патриарха и обнаружив, что его отряд исчез, рыцарь отправился в гостиницу и нашёл там своего оруженосца. Оба спустились в корчму, где, велев подать им вина и закуски, завели скучный разговор. Вернее, завёл его Ангерран, так как сеньору вообще не хотелось ни о чём разговаривать. Ренольд машинально отрезал кинжалом куски окорока, щипал хлеб и почти без аппетита, так же механически, жевал и глотал пищу, время от времени запивая её вином.
— Как мне здесь не нравится, мессир, — вздохнул оруженосец, молочный брат и товарищ
Обоим впервые довелось оказаться в осаждённом сарацинами городе. Прежде они нападали, оборонялись, убегали, терпели всевозможные лишения длительных изнуряющих переходов, но ни разу не бывали заперты в столь громадном и, что хуже всего, многонаселённом каменном мешке. Многолюдие естественным образом и обуславливало цены на продукты. Не зная, как долго продлиться осада, трактирщики старались припрятать побольше провизии про запас, а на ту, что шла в продажу, вздували цены до небес. И хотя осада не была, конечно, полной — для этого Нур ед-Дину понадобилось бы раз в десять больше войска, — всё равно, смельчаков, желавших рисковать жизнью и выходить в поисках еды за стены, находилось немного. Как мало их оказывалось и среди крестьян, прежде привозивших в город всё необходимое.
— И что ж не сиделось нам в Святом Граде Господнем? — сокрушался Ангерран, забывая о том, что сам же уговаривал сеньора поскорее покинуть столицу королевства. — Ведь как жили, как жили?! А здесь?..
Наконец Ренольд, долго молча сносивший стенания слуги, не выдержал.
— Да замолчишь ты или нет, Мудрец?! — рассердился он, используя в обращении к слуге укрепившееся в последнее время за тем прозвище. — Тошно слушать твоё нытье! Сам же кричал, что надо бежать из этого вертепа, не так ли?
Ангерран всё время строил какие-то теории относительно шпионов и изменников, которые развелись повсюду и якобы преследовали сеньора (ну и его слугу, конечно) на каждом шагу. Впрочем, Ренольд не мог не признать, что иной раз подозрительность оруженосца имела под собой более или менее веские основания.
— Так ведь и правда! — воскликнул Ангерран, действительно не раз называвший Святой Город вертепом и пристанищем бесов. — Вас же там чуть не зарезали! И где?! В королевском дворце! А король-то Бальдуэн хорош! Какой подарок вы ему сделали! Где ещё найдёшь такую кобылу? Чистых кровей животное, хотя, конечно, и языческих! Одно такое стоит целого состояния! А он? Отдарился, скажете? Да и в треть цены не выйдут его щедроты! Мог бы не припоминать вам долг прежнему сюзерену! Сам бы заплатил королю Луи, невелика потрава. А то-де не по-христиански и не по-благородному вы, мессир, содеяли! А сам?!.
И верно. Не раз уж думал Ренольд, почему так переменилось его счастье?
Так уж получалось, что, едва избежав одной беды, они оказывались лицом к лицу со второй, а вырвавшись из её цепких объятий, сталкивались с третьей. А разве в поисках спокойной жизни прибыли они на Восток? Впрочем, им, вне сомнения, повезло, ведь Ангерран и его сеньор оказались едва ли не единственными участниками похода Бертрана Тулузского, сумевшими сохранить свободу. Хотя они и потеряли имущество, но зато остались живы, и единственной настоящей угрозой являлась для них в данный момент дороговизна, с неимоверной скоростью опустошавшая кошельки, да ещё оскорбительное бездействие, вызванное трусливой политикой патриарха и руководимой им Высшей Курии.
Да, если разобраться, Бог бы с ними, с Курией этой и с патриархом, жизнь продолжается! У тех, кому всего чуть за двадцать, не в обычае грустить долго. А как же там обстоят дела на любовном фронте?
Тут, прямо скажем, уроженцам Жьена похвастаться было нечем. Ни господин, ни оруженосец не завели в нынешний свой визит в Антиохию ни одной интрижки; да и до утех ли, когда дамы так напуганы, что прячутся по домам? В то же время розы прекрасного цветника, над опылением которых так трудился Ренольд весной прошлого года, то есть обретавшиеся при дворе фрейлины и камеристки, уже давно переехали из города — лучшие женщины княжества скучали за толстенными стенами цитадели.