Князь Арнаут
Шрифт:
— Прости меня, Жюльен, что я всё время называю тебя Аспазией, — проговорила Мелисанда. — Уже прошло двенадцать лет, а мне часто снятся их лица. Твоя сестра, которая предпочла стать мальчиком, и тот юноша словно бы не просто поменялись ролями: мне порой кажется, что вы трое — она, тот, кто заменил ей тебя, назвавшись Жюльеном, и ты сам — воплощены в двоих... Хотя за все эти годы, что минули после их гибели, мне следовало бы усвоить, что теперь все трое — в одном или в одной тебе. Ты не представляешь себе, что такое терять навсегда...
Отношения, когда-то сложившиеся между Аспазией, сестрой Жюльена, и самой теперешней хозяйкой
— Я представляю себе это, ваше величество, — тихо проговорил он или, если угодно, она (поскольку гость был одет в женское платье). — Мне приходилось терять. Даже месть не может заставить забыть утрату, она не в состоянии возвратить душе похищенное. Пролитая кровь злодеев не способна уравновесить боль страданий, ставших следствием их гнусных деяний. Я никогда не забуду Аспазию и вашу сестру Алис. Никогда, ваше величество.
— Спасибо тебе, Аспазия, — поблагодарила королева. — Я также никогда не забуду того, что ты сделала для меня. Наконец-то проклятый гиенец пострадал. — Мелисанда не хотела произносить имени Раймунда, словно опасаясь потревожить призрак врага. — Тринадцать лет я ждана этого дня. И я и душа Алис... Но я говорю не о том. Ты молода, и потому не можешь понять, что значит чувствовать приближение холода...
Хозяйка, задумавшись, умолкла на какое-то время, но поскольку гостья из вежливости и глубочайшего уважения к королеве не осмелилась нарушить ход её мыслей, продолжала.
— О Боже, — вздохнула Мелисанда и, зажмурившись, несколько раз осенила себя крестным знамением. — О Господи, прости мне мои мысли... — Открыв глаза, она посмотрела на Жюльена-Аспазию и тихо проговорила: — Порой мне кажется, что ни там, ни тут, — взгляд королевы скользнул от потолка к полу, — ничего нет. Ничего, кроме пустоты, страшной бесконечной бездны, в которую проваливаются после смерти души всех, и праведников и грешников. Они летят и летят куда-то... не вверх или вниз, а... в никуда, в ничто, в небытие, во мрак такой же бесконечно глубокий, как океан. Они исчезают там, откуда никто никогда не находит дороги к свету. Порой я чувствую, как приближается холод. Страшный холод... неведомый, непонятный. — Она перекрестилась. — Господь накажет меня за такие мысли... Если он есть, Господь?.. О Боже, что я говорю?!
Она вновь закрестилась и умолкла, теперь уже на более долгое время. Однако гостья хранила почтительное молчание, и королева заговорила опять:
— Я всё чаще и чаще чувствую это с тех пор, как все предали меня. Покинули сначала здесь, в Наплузе, а потом и в столице...
Жюльен-Аспазия вскрикнула и принялась целовать ноги Мелисанды, приговаривая:
— Я знаю, я знаю эту боль! Я видела это, когда моя госпожа, ваша сестра Алис, плакала в Латакийском дворце, преданная всеми, всеми покинутая. Они была так молода, разве она заслужила такую долю? Чем, чем провинилась она перед Господом?! Зачем так обошлись с ней люди?! Видно, и верно, нет Ему дела на Небесах до нас, сущих на земле!
Жюльен-Аспазия заплакала, а королева, сняв с головы гостьи платок, погладила разметавшиеся по плечам волосы:
— Не надо плакать, моя милая. Тех, кто ушёл, не вернуть.
— Но нельзя, нельзя, чтобы те, кто причинил другими такие страдания, оставались безнаказанными! — воскликнула Жюльен-Аспазия.
— Господь сказал: «Аз воздам», — напомнила Мелисанда, забывая, что сама только что усомнилась в существовании Бога. — Не наше дело брать на себя бремя забот Его.
— Нет, ваше величество! — Гостья резко вскинула голову
— Не говори так! — поспешила возразить королева. — Не произноси слов столь страшных! Нам неведомы пути Его, и не нам поэтому подвергать сомнению Божественную сущность... Я лишь сказала, что порой мне кажется, будто нет ни рая, ни ада, да и вообще, там, за пределами этого мира, всё иначе, чем привыкли думать мы...
Мелисанда вновь на секунду-другую умолкла, отвлечённая собственными мыслями, и, круто меняя тему разговора, сказала:
— Довольно об этом, лучше расскажи мне, что происходит в мире? Да... и не называй меня здесь вашим величеством... говори мне просто мадам, как бывало. И... ложись рядом, чтобы я могла лучше слышать тебя.
Когда Жюльен-Аспазия исполнила распоряжения, королева спросила:
— Ну и как обстоят дела на Севере?
На вопрос следовало дать ответ, и он прозвучал.
— Они правят, — с плохо затаённым негодованием проговорила Жюльен-Аспазия, — наслаждаются властью. Их сиятельство князь — теперь герой. Он дважды разгромил киликийцев, потом в союзе с последними потрепал на границах иконийских язычников, а теперь, как говорят, ладит с ними и с Торосом союз против Нураддина. Больно видеть их возвышение. Их сиятельство княгиня родила второго ребёнка, Агнессу. Говорят, дитя здоровое, как и мальчик, которого она назвала Ренольдом в честь отца.
От чуткого уха королевы, разумеется, не могла укрыться желчь и горечь, прозвучавшие в голосе гостьи, однако до поры Мелисанда делала вид, что ничего такого не замечает.
— Ренольдом? — переспросила королева. Она, разумеется, не могла об этом не знать, хотя о рождении девочки услышала впервые. Мелисанда вздохнула: — Ренольдом. Значит, она влюблена в этого красавчика, и ещё как влюблена! Кто бы сомневался? Когда мы с Одьерн уговаривали нашу молодую вдовушку взять себе нового мужа, тихоня давным-давно сделала выбор. Уже тогда наша скромница пускала своего красавчика в постель. Если бы мой сын не поступил со мной столь низко, проявив чёрную неблагодарность, им никогда бы не стоять перед алтарём... Нет, ей и в голову не пришло назвать хоть одного мальчика именем Раймунда! А теперь... Ренольд... Ренольд...
— О ваше велич... О мадам! Я так ненавижу их!
— Он здесь ни при чём, — возразила королева. — Я говорила с ним. Храбрый, благородный и не лишённый талантов молодой человек, но самое главное — красавец. Эти светлые непослушные волосы, что никак не желают прятаться под шлемом или под шапочкой! Голубые или даже зелёные глаза!.. Клянусь, я не могу не понять нашу Кон. Нам, черноволосым и смуглокожим, всегда нравились такие мужчины. Ох уж эти галлы, прекрасные ликом, благородные сердцем, стройные станом, неутомимые и в битве и в любви. О, эти храбрецы и безрассудные удальцы...