Князь Никто
Шрифт:
— Вот, держи, специально рублевыми ассигнациями, — Волынин сунул мне в карман несколько мятых бумажек. — Только Пугалу отдай четыре, чтобы все честно было. А подпись я сам подделаю, нехитрое дело…
— А сделать-то что надо будет? — спросил я.
— Все как в прошлый раз, — Волынин приблизился вплотную и зашептал мне прямо в ухо. — Подмешаешь вот это Пугалу в еду или питье завтра вечером, чтобы он спал всю ночь как убитый и ничего не слышал. Проследи, чтобы к полуночи засов был открытым. Все понял? Не подведешь?
— А когда я подводил? — я развел руками.
— И то верно, — Волынин похлопал мне по плечу. — Ну вот, справились мои дармоеды с твоей ношей. Можешь забирать свою клячу и топать домой. Завтра ночью, запомнил?
— Да понял я, — я сунул руку в карман и нащупал на его дне склянку длиной и толщиной в мизинец.
— Хороший мальчик, — Волынин снова похлопал меня по плечу. — Далеко пойдешь!
Да уж, с каждым часом все дальше. Что-то мне все меньше и меньше нравился этот Демьян Найденов. Еще какие-то темные дела за его душой обнаружились… Впрочем, не все ли мне равно? Тело Пугала уже облизывают языки огня в циклопической печи, виновные в его гибели вряд ли пойдут к жандармам и громко доказывать, что Алоизий Макарович Гупало был застрелен на пороге собственного дома, а потом испарился неведомо куда, требуется срочное расследование, мол. Я даже усмехнулся. Интересно, что за дела у этого Волынина в помещении труповозной конторы? Надо будет обустроить себе пункт наблюдения, вдруг эти неведомые темные дела за спиной у моего ныне мертвого начальника могут мне как-нибудь пригодиться?
Но каков жук этот парень, а? Времени даром не терял, не смотрите, что выглядит задохлик задохликом…
И «Вороний Грай» этот еще…
Так, хватит. Можно, конечно, попросить у Соньки-Арфистки призвать душонку этого парня из-за завесы и расспросить как следует, что еще за грязные тайны он оставил мне в наследство, вот только если он и впрямь имел дело с служителями Всеблагого Отца, то, боюсь, Баба Мороча вместе со всем своим недобрым могуществом, может и не справиться с этой задачей.
Уже сворачивая с Сенной Площади в грязную темную подворотню Вяземской Лавры, я снова подумал про Соньку. Про культ Черной Троицы я знал довольно много. В университете нам очень подробно и в деталях расписывали историю этого явления. Как в начале семнадцатого века эта древняя жуть вдруг снова подняла голову и со скоростью морового поветрия заполнила все захолустные деревни. Капища в форме одиноко стоящих печей, выросли как поганки в сырую погоду. Год был голодный, так что небогатые крестьяне с радостью несли своих младенцев в жертву жутким старухам, а увешанные с ног до головы бусами из дерева и костей наплясывали им за это их врагам то мор на скотину, то нашествие саранчи, а то и вовсе безвременную смерть. Добрые дела злые старухи творить были не то, чтобы неспособны, просто за каверзами к ним обращаться куда легче. Это с тех самых пор вышел указ, повелевающий обязательный снос бесхозных печей. И ежели в какой деревне сгорит дотла дом, то печь после этого законопослушные селяне должны были разнести по кирпичику, чтобы рядом не завелась мамячка.
Наш преподаватель по «древним культам» сначала отбарабанил общий курс как по учебнику, но потом приказал всем закрыть тетради и от себя добавил еще кое-что. Что, вполне возможно, сами по себе мамячки, как и сама Черная Троица, вовсе даже не злые. Есть версия, что это те же самые пряхи судьбы, что греческие мойры или скандинавские норны. Вот только дремучим людишкам гораздо милее нагадить ближнему, чем заняться своей собственной судьбой. Они просили, мамячки, соблюдая условия договоров, выполняли. За что их потом и выжгли безжалостно всех под корень. Тридцать лет рыскали ищейки Всеблагого Отца, вынюхивая пряный запах черного колдовства, доступного только женщинам, овдовевшим до тридцати лет. Тридцать лет костры полыхали по всей Российской Империи. Тридцать лет чиновникам всех ведомств приходилось разбирать объемные мешки доносов…
Я распряг лошаденку, имевшую вид понурый и несчастный. Наполнил ее кормушку, долил в поилку свежей воды. И перевел дух. До заката у меня
Глава 7. Кое-что о деньгах и подходящих аргументах
Я убедился, что мое побитое жизнью одеяло все еще прикрывает единственное окно на улицу, сотворил несколько светящихся шариков и запустил их под потолок. Чтобы понять, где тут могут быть тайники, требовалось много света и подумать.
Итак, просторный зал, явно задумывавшийся как каретный сарай или что-то подобное. Грубая перегородка отделяет «хозяйственную» часть — с загоном для лошади, моей «спальней», уборной, местом хранения повозки и инструментов. В дальней части — черная дверь, ведущая такой узкий переулок, что не всякий взрослый там сможет протиснуться.
«Парадная» часть труповозной конторы Пугала состояла из нар, практически сразу за входными-въездными воротами, и бюро с когда-то весьма презентабельным стулом. Дощатые нары были такого размера, что там вольготно и с комфортом можно было разместить около тридцати трупов. А если немного потеснить, то и до полусотни. Видимо, с расчетом на эпидемии или уличные войны жуликов и бандитов. Еще вдоль стен стояло три больших обшарпанных сундука. На двух из них замка не было, а вот третий был закрыт на новенький блестящий висячий замок с знаменитым клеймом, похожим на птичью лапу. Шведский замок. Говорят, при виде такого воры грустнеют и идут своей дорогой, потому что подобрать отмычку к такому невозможно. В чем там фокус, я никогда не знал и не разбирался, я и более простой замок не открою без ключа. Использование отмычек в наш университетский курс не входило. Поэтому с него я и решил начать.
Просунул в щель сундука узкий конец той самой металлической палки, которая уже помогла мне вскрыть бюро, и хваленый замок вместе с петлями оказался на полу. Совершенно нетронутый и все еще запертый, разумеется.
Я распахнул крышку и осмотрел содержимое. Интересно, что из этого хлама оказалось достойным дорогущего шведского замка? Вышитая по краю скатерть, явно старая, в пятнах. Музыкальная шкатулка. Тоже старая. У балеринки на крышке отломана нога. Я покрутил колесико. Зазвучала нежная мелодия привязчивой песенки про милого Августина. Шахматы. Доска явно фабричного производства, и вот фигурки самодельные. Выполнены нарочито грубо, но с таким мастерством, что у даже выражения лиц у пешек легко себе представить.
Чем дальше я вынимал предметы из сундука, тем больше понимал, что это такой «ларь памяти». Некоторые вещи были женские, и парочка детских. Похоже, когда-то у сварливого Пугала все-таки была семья.
Взяв в руки резную детскую погремушку, я почувствовал некоторую неловкость. Будто как тать вторгаюсь в чью-то частную жизнь, которая никак меня не касается. Трогаю то, чего не должны касаться чужие руки. Прости, Пугало. Я правда не со зла.
Подавив порыв немедленно сложить весь этот трогательный, но бесполезный мусор обратно в сундук, я все-таки довел дело до конца. Подобные сундуки сплошь и рядом имели двойное дно. Где как раз и может прятаться самое интересное.
Не прогадал. Простукал дно рукоятью найденного в этом же сундуке сломанного ножа, обнаружил, что звук слишком звонкий. Поддел одну из дощечек.
Ага, а вот это уже похоже на какую-то добычу. Прочный кожаный мешочек, намертво перемотанный шнурком. Развязать сходу не получилось, так что я, не задумываясь, перерезал его обломанным лезвием.
Золотые часы на толстой золотой цепи. На крышке была выгравирована дарственная надпись, но кто-то варварски зацарапал имя получателя. Два перстня, с изумрудом и рубином. Три тяжелые золотые монеты с знаком Всеблагого Отца. Я усмехнулся. В такие вот кругляши храмовники переплавляли разное пожертвованные им золотые предметы, а потом хранили их в подвалах и криптах.