Князь сердца моего

Арсеньева Елена

Анжель подняла глаза к небу. Ветер гнал серые клочковатые тучи на западе, а над темным лесным крылом светило-голубело ясное небо.

Там, на востоке, оставалась Россия. Чем была для Анжель эта страна? Темной бездной беспамятства и беспрестанных страданий... Стоит ли жалеть о ней?! Но почему так щемит, так ноет сердце?

– Ну вот что! – воскликнул потерявший терпение Гарофано. – Если вы решили кормиться русскими воронами – на здоровье! А я отправляюсь на мост. А вы как хотите! Addio! [44] – И он поскакал с холма, ничуть не сомневаясь, что Оливье и Анжель не замедлят последовать за ним. Так и произошло.

44

Прощайте! (итал.)

* * *

Не

зря опасался Гарофано: они упустили благоприятный момент. Император, его свита и гвардия уже переправились, и как ни пытались недавно прибывшие в армию жандармы упорядочить переправу, ничего у них не получалось. Множество людей скопилoсь на мосту, да и вокруг него царило настоящее столпотворение, еще усиленное тем, что ветер донес издалека громы русских пушек. Началась паника. Только первые ряды могли видеть оба моста через Березину, поэтому остальная толпа, не видя мостов, оттесняла к реке всех, кто находился впереди, сталкивая их в реку.

К счастью, Оливье, Анжель и Гарофано находились прямо напротив правого моста и поэтому ступили на него... точнее сказать, были внесены на шаткие настилы. Оливье и Гарофано с ужасом наблюдали, как те самые солдаты, которые ранее, в бою, бросились бы на выручку товарищам, теперь думали только о сохранении своей собственной шкуры, хотя бы ценой жизни других.

Не могло быть и речи о том, что кто-то пропустит вперед женщину или остережется толкнуть ее, а потому Оливье и Гарофано вцепились в Анжель с двух сторон и волокли ее, ограждая своими телами.

– Questo e Inferno! Questo e Inferno! [45] – беспрестанно бормотал Гарофано, а Оливье только шипел сквозь стиснутые зубы, когда получал особенно сильные тычки.

Внезапно лошадь Гарофано провалилась копытом меж досок настила, упала, но подняться не смогла и отчаянно забилась, сшибая с ног ближайших к ней людей. Гарофано, вокруг руки которого был обмотан повод, упал одним из первых, увлекая за собою Анжель и Оливье. Какие-то люди наступали на них и тоже падали... Анжель поняла, что задыхается, и испустила отчаянный крик, тут же подхваченный другими. И вдруг она почувствовала, как навалившиеся на нее тела разлетелись, будто по волшебству, а сама она поднята ввысь какой-то неодолимой силою. Чьи-то руки стиснули ее тело, и, как ни испугана была Анжель, она ощутила животную похоть этих рук и испустила крик, в котором выразился весь ее ужас перед неотвратимостью новой жестокой каверзы, которую подстроила ей война:

45

Это ад! Это ад! (итал.)

– Лелуп!

Ибо это был он. Увидев его, краснорожего и косматого, с маленькими свинячьими глазками, Анжель сочла, что настал ее последний час. Руки Лелупа до хруста стискивали ее ребра, однако Анжель как-то извернулась, рванулась – и впилась скрюченными пальцами в лицо Лелупа. Что-то мягко и влажно подалось под ее пальцами; Анжель взвизгнула, словно схватила скользкую змею, а Лелуп взвыл от боли, разжал руки и, прикрыв ладонями лицо, выпустил Анжель.

Она тяжело рухнула на спину Гарофано, который с величайшим трудом выбрался из-под груды человеческих тел. Оба снова упали, и неведомо, чем бы все кончилось, когда б не подоспел Оливье. Они укрылись за обломками кареты и, вцепившись друг в друга, с трудом перевели дух. Оливье и Гарофано как заведенные твердили: «Боже мой!»

Анжель тихонько стонала без слез. С нею творилось что-то страшное. С утра донимавшая тошнота тяжелым комом стояла у самого горла; каждую минуту она ждала, что ее наконец вырвет и станет чуть полегче, но ничего не происходило. Это ужасно напугало ее, однако было нечто гораздо более кошмарное: Лелуп! Сейчас он очухается и снова бросится на нее!

Она приподнялась – и впрямь увидела Лелупа. Людской водоворот закружил

его, как щепку, и уже выбросил на стремнину, к спасительному берегу, однако он, будто одержимый, рвался назад, простирая к Анжель свои толстые грязные пальцы. Его топтали ногами, шагая по его животу и голове, но ничто не могло сокрушить Лелупа. Неистощимый запас жизненных сил помог ему подняться, ухватившись за ногу какого-то кирасира. Чтобы устоять, тот уцепился за руку другого солдата, но споткнулся и свалился в Березину, увлекая за собой и Лелупа, и солдата. Кирасир и солдат тотчас исчезли под льдинами, а Лелуп ухватился за козлы, подпиравшие мост. Рядом плавала туша мертвой лошади, на которую он и взобрался. Однако ему все же не удалось дотянуться до края моста, и он тщетно простирал руки, взывая о помощи.

Гарофано безотчетно подался в его сторону, но Оливье вовремя ухватил его за полу.

– Некоторые люди после смерти становятся лучше, чем при жизни! – бросил он, увлекая за собою Гарофано и Анжель. Она оглянулась только раз; и то ли почудилось ей, то ли она и впрямь увидела, как саперы и понтонеры бросили Лелупу конец веревки и он, ловко подхватив его, обвязал веревку вокруг туловища. Однако никто не собирался тащить его на мост, и он побрел по трупам и льдинам обратно к левому берегу, до которого добраться ему было гораздо ближе, чем до правого.

* * *

Анжель впала в полное оцепенение и уже не чувствовала ни толчков, ни тычков, не сознавала, что Оливье и Гарофано все еще волокут ее вперед. Может быть, оттого, что среди этого сонмища людей, озабоченных лишь спасением собственной жизни, только они думали о спасении ближнего своего, Бог простер над ними милосердную свою десницу и помог почти беспрепятственно дойти до другого берега.

И все трое тут же рухнули на эту спасительную надежную твердь, мечтая лишь об одном: никогда более с нее не подниматься. Рядом так же, как они, падали люди, целовали землю. Плакали, смеялись, кто-то блаженно затянул:

– Vive Henry Quatre, vive ce roi vaillant! [46]

И вдруг тысячеголосый вопль ужаса заставил их вскочить.

Мост рухнул.

Мост не выдержал тяжести пушек, и люди, лошади, повозки – все рухнуло в реку. Лед крошился, и Березина поглощала людей, жерла орудий и обломки моста. Многие пытались забраться на льдины, но это не удалось никому.

Де ла Фонтейн, Анжель и Гарофано, оцепенев, смотрели на страшную картину всеобщей гибели.

– Русские! Проклятые русские! – выкрикнул Гарофано, с ненавистью грозя кулаком противоположному берегу, и этот крик подхватили стоявшие вокруг:

46

Да здравствует Генрих IV! Да здравствует сей храбрый король! (фр.)

– Проклятые русские!

– Идиот! – огрызнулся Оливье, смотревший на гибельные волны. И вдруг лицо его приняло изумленное выражение: – Ma foi! [47] Да ведь это...

Гарофано и Анжель проследили за его взглядом и увидели немолодую женщину, угодившую между двух льдин, точно в тиски. Растрепанные полуседые волосы ее свисали на лицо, а изо рта рвался нечеловеческий вопль.

Не успели Анжель и Гарофано моргнуть глазом, как Оливье оказался у кромки берега и проворно перескочил на застрявший обломок козел. Тот угрожающе закачался, но ловкий Оливье, точно канатоходец, сумел сохранить равновесие и опустил в воду эфес сабли. Женщина рванулась к нему всем телом, словно огромная рыбина, и так вцепилась в эфес, что едва не сдернула в воду и Оливье. Она была слишком тяжела; вдобавок длинные юбки, облепившие ноги, тянули на дно. Счастье, что подоспел Гарофано с веревкою, не то спасаемая утащила бы спасателя за собой под лед!

47

Клянусь честью! (фр.)