Князь Угличский
Шрифт:
– Не слыхал яз об том. Но мысль дельная, надобно нам таковую методу принять. Но княже, прости, царевич в нынешний набор нельзя вставить ужо таковую страницу. Иль в ручную цифири прописать, коли прикажешь и отдельно тогда вшить и содержанию.
– А какую книгу печатаете?
– С Божией помощью, вторую книгу по лечебному делу кончаем, коею Баженко привез.
– В таковую книгу надобно сие соделать. То для всех людей великая польза будет.
– Сделаем государь.
– А когда заканчиваете?
– Через седьмицу будет.
– Яз столько не смогу ждать, сеунчем опосля Федор тиун пришлет.
– Мы можем не спать не есть, бо вборзе доделать книгу сию.
– Нет, приказываю работать как всегда. Мне та книга важна, но седмицу терпит. Не желаю яз, чтоб труд великий из-за ошибки второпях испорчен был. Лучше скажи, каковые
– 'Арифметику арабскую', что яз написал - двадцать книг, 'Фортификация. Тайны линейного искусства' Жана Эррара де Бар-ле-Дюка, что о прошлом годе аглицкий гость Джакман из-за моря привез - двадцать книг, зело тяжких трудов стоила сия книжка. 'Устройство человеков', что Баженко с собою все время таскает - сто книг, как ты княже, то есть царевич, указывал. И вот ныне завершаем вторую лечебную книгу 'Причины болезней человеков, изнутри и снаружи приходящие' тако же сто штук.
– Ты вот что как закончишь труд сей, допечатай свою арифметику ещё двести книг.
– Зачем так много, государь?
– Желаю яз школы открыть вскорости, там по твоим книгам казать будут грамоту недорослям. Тебе Баженко передавал мой приказ написать грамматику по дьяческому способу письма?
– Передавал, государь, да все в хлопотах, исчо не дописал яз.
– Допиши. И издай столько же как и арифметику свою. Да, 'Фортификацию' можно будет допечатать?
– Теперича по приказу твоему тиснем сколь надобно. Доски с рисунками в амбаре хранятся.
– Ну и хорошо. Яз самолично сей труд прочту, и решу, надобно ли нам исчо книжек этих.
Попрощавшись, отправился к стекольной мануфактуре. Производство значительно расширилось, продукция представляла собой в основном литье в формы. На выход шли прозрачные и цветные бокалы для вина, рюмки, стаканы и тому подобное. Изделия не успевали остывать, купцы выхватывали готовые партии практически из рук. Осмотрев производство и похвалив стекловаров, взял для подарков специально приготовленные лучшие авторские, так сказать работы, а также яркий разноцветный бисер.
На полях стояла сушь, редкие дожди не могли напитать пашни. Совет Фролки Липкина не сеять в нынешнем году хлеб, спас посевное зерно, лен на полях упрямо зеленел и была надежда собрать его в достаточных количествах для моих задумок, а коли не вызреет на бумажную мануфактуру в качестве сырья любой сгодится.
В Угличском кремле посетил Зеркальную мануфактуру. Стенька развернул производство как смог. В месяц мастерская выдавала восемь ростовых зеркал и девяносто штук листового стекла. Вся продукция шла в Москву. Заказав для подарков, нарезать из битых зеркал узкие полоски и выточить в размер стеклянных кружков покинул мастерскую.
Вечером из бумаги, стекла, зеркал и бисера собрал калейдоскоп. Игрушка вышла великоватой размером, но эффект все равно был убийственный. Ксюша осталась, скажем, так вельми довольна прототипом. Надо сделать такие же племяннице царевне Феодосии, маленькому сыну Годунова Федору, и любимой жене, только трубки заказать красивые.
Наутро перед выездом призвал к себе Стеньку Михайлова и, напомнив про взрыв в Химической избе дал ему задание найти в малых количествах бумагу или вещество, чтоб от удара взрывалось. После чего продолжили путь к столице.
Дорога к Москве по сухому и пыльному большаку ничем примечательным не отметилась. Наверное, уже и охрана столь большая была не нужна. Официальное объявление наследником государя само служило незыблемой бронёй.
В столичном городе наш отряд не вызвал эйфории в народе. Московские жители знали меня мало, ведь почти все время я проводил в уделе.
В кремле въехали в наконец-то законченные московскими мастерами палаты, коии приказал возвести для моей семьи государь. Небольшой деревянный дворец с вальмовыми дощатыми крышами, имел два этажа с подклетью и пристроенными сзаду хозяйственными помещениями. Терем имел широкие окна, покрытые зелеными муравчатыми, синими, с различными рисованными картинками, изразцами печи, и везде где можно, был обильно украшен искусной резьбой по дереву. Самым большим помещением во дворце оказалась трапезная с двумя огромными в два обхвата столбами из цельных бревен. Она была единственной, отделанной хоромным нарядом: пол был выложен из дубовых кирпичиков, стены обшиты гладкими досками в стык, без единой щели, потолок набран из маленьких деревянных дощечек, разного естественного древесного цвета. Жилые палаты были убраны шатровым нарядом: ровные полы закрыты коврами, стены задрапированы сукном и дорогими тканями. Обивка стен создавала эклектику внутренних помещений: синий зал переходил в зеленый, дальше в янтарный, и так далее, одно из угловых помещений, выходящее видом на Москву-реку, было обито тисненой кожей, приятного светло-коричневого цвета. Привычных и устраиваемых мною во всех своих жилищах туалетов для себя и дворни он не имел. Пришлось отправлять сеунча за Саввой Ефимовым, моим штатным древоделом и розмыслом. Наверное, закажу ему еще и водопровод. Дело то не особо хитрое, а ежедневный горячий душ нелишняя вещь в доме.
Оставив жену командовать дворней, сам отправился к тестю. Годунов выглядел усталым.
– Здравствуй Борис Федорович, что-то ты серый какой?
– По здорову царевич. Ныне смутное время, в думе буча. Бояре лаются меж собой. Сторонники Романовых недовольства не скрывают, бают, де оговорили боярский род. Князья Черкасский, Сицкий, Шестунов, большие дворяне Карповы, Репнины в открытую хулят имя мое, и твое зазря полощут, ано уж дудки, заговор раскрыт и в нем замазано все семейство Романовых. Шпег на виске и повиснуть не успел, и горящего веничка не спробовал, как указал на Федора Никитича. Бо он всеж двоюродный брат царя Фёдора Иоанновича. Пришлось государю всю подноготную охоты лесной про тебя выложить. Ох и свернословил Федор Иоаннович, яз таковым его и не упомню. Ты тож приуготовься, царь тебе выдаст на орехи!
– А мне за что?
– С опаской удивился я.
– За то, что с малой строжей в путь по подложной епистолии ушел и чуть голову не сложил. Да ладно, не трясись, улегся уж гнев у государя. Так вот, аки Федор Иоаннович чуток угомонился, призвал главу Разбойного приказа окольничего Андрея Петровича Клешнина, и строго указал учинить розыск и зачать с Романовского подворья в Зарядье в Китай-городе. Тот крикнул стремянных стрельцов на государево дело да палаты боярские в вечор-то и взял. Дворня романовская сдуру аль по злому умыслу государевых сыскных людей слушать не пожелала и стрелять зачала, уж тогда все по сурьезному случилось. Стрельцы, терем подпалили, слуг во множестве побили, имали из палат недужного Федора Никитича Романова. По листу допросному, что с твоих рынд брали, опознали в ем по старой ране голову лесной засады. Да дворяне его в застенке сознались во всем и указали остатних людишек пять десятков, что на разбой ходили. Вящий в роду Алексашка Никитич Романов-Захарьев, егда пояли его стражей, лаялся, да от родича отпирался всяко, мол, сам Федорка на промысел ушел. Да казначей его, боярский холоп Бартенев, повинил дьяка Постельничего приказа, что подал тот Алексашке Романову черновой список с царской грамоты о наследовании престола. Да и указал, где грамотка хранится. Тако выходит вся семейка в сговоре замаралась. Романовы прознали, бо шапка Мономахова мимо их главы проходит, да и измыслили подложным посланием тебя выманить и живота лишить в лесу темном. Бо Федор Романов завсегда безголовый был. С мальцом не управился, упустил тебя, да подранили его крепко, вот слуги евоные, дело верное не доведя, бросили, да господина спасать кинулись. Сама вятшая семейка повинилась во всем, страшась за животы свои. Ноне уж начисто пишут допросные листы в 'Угличское дело', дьяки Разбойного приказа прочих зачинщиков ловят, заставы на воротах ставили, да не всех споймали, бо дело уж решенное, через седьмицу другую, на сидении царя с боярской думой будет зачитан список допросов. Ноне государь думу думает, как покарать израдцев Романовых. Не терпит крови Федор Иоаннович, милостив вельми, да и родичи оне близкие. Тако мню, по государевой воле разошлют семейство в ссылку по дальним городам под приставов, бо земли вотчинные, величайшие в царстве Московском, что Романовы скопили, в казну заберут, аль брату бедовому подарят, но то вряд ли, серчает еще про тебя царь.
– Не гневись, слуга царев Борис Федорович. Яз ноне весть тебе реку лучшую. Не с пустыми руцами пришел с Устюжны, привез пушку точеную, как обесчал. Таковой гарматы ни у кого нету. С боярином Лапушкиным палили из неё под Устюжной, так окольничий с сею бронзовой красой в обнимку весь путь обратный соделал! Так ему она глянулась!
– Да неужто? А ну ко веди, подивлюсь на твою чудную пушку.
– У боярина действительно сразу подскочило настроение, хотя выглядел он все одно уставшим.
В малой конюшне, при новом дворце, под охраной дворни, укрытый сермяжной тканью, стоял колесный станок с новым орудием.