Князь Воротынский
Шрифт:
Настроение у Ивана Васильевича подавленное, ему ничего не хотелось, ни о чем не думалось, но он все же повелел:
– Пусть пошлют за ним. Здесь я его стану ждать.
Князь Воротынский был готов пожаловать к царю, оттого не мешкая поднялся в цареву потайную комнату у его спальни и предстал тотчас же перед расхристанным, гологрудым царем во всем параде, в мехах весь, в бархате и атласе, золотым шитьем и самоцветами сверкающий. Поклонился, коснувшись кончиками пальцев пола.
– Челом бью, государь.
– Эка, челом… Ты лучше скажи, отчего ускакал из Одоева, оставив украины мои без глазу воеводского? – Отхлебнув кислого
– Не оставил, государь. Око мое там безвыездно. Стремянные Двужил Никифор и сын его Косма, что тебе списки от крымских верных людей доставлял, – ратники славные. Ни одна сакма, даю голову на отсечение, не пройдет тайно, не то, чтобы рать. А если рать начнет тумениться, мне из Крыма весть загодя дадут. Да и Поле станицы беспрерывно лазутят. Приехал же я в царственный твой град оттого, что сердце кровью обливается…
– И у меня обливается. Кто царь всея Руси? Кому Богом трон определен и судьбы рабов его кому в руки даны? Мне. Я в ответе перед Богом, мне и решать, но не плестись за властолюбцами, которым все мало, которым любо меня с трона свести, а не служить мне по чести и совести. Вот и ты, ближний боярин мой, не доволен милостью моей, самовольничаешь, на большее метишь. А уж куда слуге больше?
– Упаси Господи, государь!
– Это – словеса. Дела же о другом говорят: с татарами сносишься, с литовцами тоже. Аки государь. Полк без ведома моего ведешь, куда тебе заблагорассудится. Удел покидаешь, не спросивши.
– Помилуй, государь! Я же обороны твоих украин ради все это делаю. Ты велел бдить, я и бдю. Сам знаешь, что красоваться пред дружиной на аргамаке много ли ума требуется? Знать все наперед, вот в чем сила порубежной стражи!
– Верю тебе, оттого и не опалил. Только край все же знай. Перешагнешь его – не сносить головы.
Воротынский продолжал, вроде бы не ему адресована угроза:
– А еще отчего беру иной раз сверх меры, ибо ты, государь, перестал слушать советы верных слуг своих. На Вселенском соборе ты клялся карать зло и держать у сердца верных слуг. На Арском поле повторил то же самое, крест животворящий поцеловав. Похоже, запамятовал те клятвы, государь. Иль князь Владимир не верой и правдой тебе служил? Отчего ты не мил к нему?
– Я Богу отчет дам! – явно начиная выходить из добродушно-безразличного состояния и наливаясь гневом, обрезал царь Иван Васильевич. – Только Богу! Слишком много вас, советников, развелось!
– Советчик советчику рознь. Одни ко благу отчизны твоей, государь, стремятся, другие, корысти ради, развращают цареву душу.
– Хватит! Злословие твое беспредельно! А я тебя только что предупредил! Впрочем, – пересиливая свой гнев, продолжил Иван Васильевич менее сердито, – не казню тебя, хотя ты и достоин этого. Ты вот что… Завтра же отправляйся в Кирилло-Белозерский монастырь. Княгиню бери, от греха подальше, сына и дочку. Там моего решения подождешь. А оно будет зависеть от того, что мне дьяк Разрядного приказа донесет. Сегодня же пошлю дьяка в Одоев. Пусть поглядит, верно ли ты сказываешь, что не оставил украины мои на произвол судьбы. Если что не так, на монастырское кладбище снесут тотчас же. Всю семью твою. Заруби себе на носу: всю семью! Князя Владимира тоже не пощажу. С семьей вместе!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Если не брать во внимание душевное состояние князя и княгини Воротынских, все у них налаживалось. Настоятель, келарь и братия встретили их в монастыре весьма приветливо, выделили вначале небольшой домик, но тут же начали рубить терем, достойный княжеской семьи. За месяц монастырские плотники и столяры сладили терем, а тут и посылка от царя подоспела: вина фряжские, мед, балыки белорыбьи, икра, фруктов разных заморских вдоволь и, ко всему прочему, сто рублей золотыми ефимками. Дьяк, привезший припасы и деньги, объявил волю самовластца Ивана Васильевича:
– По достоинству княжескому припасов в достатке от казны самого царя и монастырской, денег же ежегодных – сто рублев.
Щедро, конечно. Вроде бы не опальный даже, а служилый на жаловании, а не с земли. Только вот долго ли пользоваться придется иезуитской сей милостью, вот что тревожило.
Дьяк ничего не рассказал о делах во граде царственном, но келарь монастырского подворья в Москве, приехавший попутно со своими нуждами, наверняка привез достаточно новостей, о которых поведает архимандриту. Возможно, он ради этого и приехал, ибо вместе с дьяком возвращается в Москву. «Попробую выведать у настоятеля», – решил Воротынский, томимый неизвестностью. Но пока он выбирал для этого удобное время, сам архимандрит позвал его к себе. Усадил в своей просторной и светлой келье и сразу же, без обиняков, словно обухом по голове:
– Окованы боярин думный Иван Шереметев и Дьяк царев Михайлов. Брат Ивана Шереметева Никита обезглавлен.
– Что творится?! – с тоской воскликнул князь Михаил Воротынский. – Герои Казани! Ужас крымцев!
И сам же опешил от неожиданного откровения: все, кто готовил поход на Казань, был душой его, затем отличился во время осады и при штурме города, все – в опале. Все до одного. А за плечами Ивана Шереметева, Данилы Адашева и за его, княжескими, еще и славные дела в сечах с крымцами. Не может такого быть, чтобы случайное совпадение. Не может быть? Архимандрит тем временем продолжал, ничего не ответив на восклицание князя:
– Алексей Адашев, земля ему пухом, удавлен по царскому повелению…
Вот это – новость! Завтра и его, князя, удавят. Княгиню с детьми тоже. Пошлет царь заплечных дел мастеров и – конец всему. Архимандрит продолжал:
– Пыточная в Кремле не лодырничает, по горло кровавой работы. За грехи наши тяжкие наказу ет нас Господь Бог ожесточением души, лишает разума доброго, питая злым.
Князь Воротынский даже поежился, в яве представив себе пыточную. Хотя прошло уже столько лет, сейчас он ощутил тот удушливый запах паленого мяса, почувствовал ту нестерпимую боль, словно ему вновь неспешно рисуют разогретым до белого каления железным прутом православный крест на ягодицах; он вроде бы теперь вот поднял на свои руки безвольное тело отца, и у него вырвалось:
– Нет! Нет! Только не пыточная! Лучше пусть здесь удавят!
– Бог милостив, сын мой, – с бесстрастным спокойствием проговорил архимандрит. – Бог милостив. Не резон, князь, томить душу прежде времени. На все воля Божья.
Совет верный. Чему быть, того не миновать. Но, понимая это, все же не легко одолеть тоску и тревогу, которые вспыхнули в душе с новой силой от услышанного. Хотя он и постарался казаться спокойным, когда вернулся в свой дом, но княгиня сразу же заметила, что муж кручинится больше прежнего. Спросила: